О друзья лишь поэзия прежде чем вы

ПОЭЗИЯ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО

ПОЭЗИЯ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,

Прежде времени, прежде меня самого,

Прежде первой любви, прежде первой травы,

Прежде первого снега и прежде всего.

Наши души белеют белее, чем снег,

Занимается день у окна моего,

И приходит поэзия прежде, чем свет,

Прежде Свети-Цховели [8]и прежде всего.

Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?

Лишь последнего жду я венка твоего,

И уже заклинанья срываются с губ:

Жизнь, и Смерть, и Поэзия — прежде всего.

12 декабря 1920

Читайте также

II. ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ

II. ПРЕЖДЕ И ТЕПЕРЬ Нам прежде казалось желанной Наша близость и ласковость встреч. Теперь все так смутно, так странно. Ничего не могли мы сберечь. Мы встретились там где распутство, И продажность и жажда любить, Где яркость и шум многолюдства, — Где нам тоже хотелось

ПОЭЗИЯ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО

ПОЭЗИЯ — ПРЕЖДЕ ВСЕГО О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы, Прежде времени, прежде меня самого, Прежде первой любви, прежде первой травы, Прежде первого снега и прежде всего. Наши души белеют белее, чем снег, Занимается день у окна моего, И приходит поэзия прежде, чем

«Музыку, прежде всего, надо писать большую…»

«Музыку, прежде всего, надо писать большую…» Судьба композитора и музыканта Сергея Прокофьева ярка и необычна. Уже в шесть лет он сочинял циклы фортепианных пьес, а в тринадцать был принят в Петербургскую консерваторию. Его творчество стало одной из культурных вершин

«Сегодня надо, прежде всего, понять — от чьего имени политик выступает и кого защищает»

«Сегодня надо, прежде всего, понять — от чьего имени политик выступает и кого защищает» (Фрагменты радиопередачи. Ведущая Евгения Альбац, Гости: Илья Яшин, Ирина Рукина, Анатолий Лукьянов, Сергей Шаргунов. «Эхо Москвы», 27 ноября 2005 года).ЕВГЕНИЯ АЛЬБАЦ: Добрый вечер. А.И.

Поэзия ухода и поэзия труда

Поэзия ухода и поэзия труда Самоубийства были одной из постоянных тем Чуковского в конце 1900-х – начале 1910-х годов, и мы это уже видели, когда говорили о Саше Черном. Конечно, он писал о самоубийствах применительно к литературе. Но и в литературе они появились не сами собой,

“Нужны прежде всего желания, темперамент Надоело кисляйство”

“Нужны прежде всего желания, темперамент Надоело кисляйство” Второе лето в Мелихове было в творческом отношении малопродуктивным. Уже весной Чехов жалуется: “Превосходное время. Все было хорошо, но одно только дурно: не хватает одиночества. Уж очень надоели разговоры,

V. Театр прежде всего

V. Театр прежде всего Я всегда стараюсь далее ничтожнейшей мелочи придать наибольший эффект. Вот этим-то путем я и создаю впечатление, быть может, полной новизны. Насколько я сама могу судить, в этом заключается главный «секрет моего искусства». А. Павлова Ко времени

Глава 6 «Я не тот, что был прежде»

Глава 6 «Я не тот, что был прежде» Вернувшись в Аргентину, Эрнесто нашел ее сильно изменившейся за время своего отсутствия. За пять дней до его прибытия в Буэнос-Айрес Эвита Перон умерла от рака в возрасте тридцати трех лет.Скорбящий супруг Хуан Доминго Перон продолжал

1. Людмила Путина: «Владимир Путин для меня — прежде всего мой муж»

1. Людмила Путина: «Владимир Путин для меня — прежде всего мой муж» Когда Президентом России стал Владимир Путин, его супруга Людмила сразу оказалась в зоне повышенного внимания журналистов. На то были особые причины.Дело в том, что за годы советской власти сложился

Друзья прежде всего

Друзья прежде всего Двенадцатого ноября 1636 года Катрин Флеретт умерла. Ее похоронили в церкви Сент-Эсташ. Жан отдал маленькую Катрин Эсперанс на воспитание ее бабушке со стороны матери, и та прожила у нее до 1655 года, а потом поступила в монастырь Нотр-Дам-дез-Анж в

73. Прежде всего – человеческие качества

73. Прежде всего – человеческие качества Знаете, почему первые космонавты до сих пор вызывают у нас восхищение? Потому что эти первопроходцы, как на подбор, были очень хорошими людьми. Хорошими по своим человеческим качествам. Сильные, надёжные мужчины, которые и по

НО ПРЕЖДЕ ЗАМЕЧУ..

НО ПРЕЖДЕ ЗАМЕЧУ.. Я начал вести дневник в двадцать лет на фронте. Уже после войны узнал, что это запрещалось, но я никаких запретов не изведал, может быть, потому, что, будучи радистом, делал записи чаще всего во время одинокого ночного дежурства на РСБ (радиостанция

Поиск подводных лодок — прежде всего

Поиск подводных лодок — прежде всего Почти в таком же составе (по количеству офицеров) корабль попал на учения «Океан-73», только возвратились из отпусков помощник командира Александр Виноградов и штурман Василий Муратов, а убыл в отпуск командир ракетно-артиллерийской

В медицине прежде всего нужны знания…

В медицине прежде всего нужны знания… Глубокое изучение трудов И. М. Сеченова, К. А. Тимирязева и Ч. Дарвина воспитало в Чехове материалиста, мыслящего широко и смело.Он гордится своим материалистическим мировоззрением.«Вас пугают материалистические идеи Вагнера?[41] –

Стихотворение дня

Галактион Табидзе

17 марта 1959 года погиб Галактион Васильевич Табидзе.

Поэзия — прежде всего

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,
Прежде времени, прежде меня самого,
Прежде первой любви, прежде первой травы,
Прежде первого снега и прежде всего.

Наши души белеют белее, чем снег,
Занимается день у окна моего,
И приходит поэзия прежде, чем свет,
Прежде Свети-Цховели и прежде всего.

Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?
Лишь последнего жду я венка твоего,
И уже заклинанья срываются с губ:
Жизнь, и Смерть, и Поэзия — прежде всего.

12 декабря 1920

Перевод Б. А. Ахмадулиной

Свети-Цховели («Животворящий столп») — кафедральный собор в г. Мцхета, памятник древнегрузинского зодчества X в.

Он и она

Мир состоит из гор,
Из неба и лесов,
Мир — это только спор
Двух детских голосов.
Земля в нём и вода,
Вопрос в нём и ответ:
На всякое «о, да!»
Доносится «о, нет!».
Среди зеленых трав,
Где шествуют стада,
Как этот мальчик прав,
Что говорит: «о, да!».
Как девочка права,
Что говорит: «о, нет!»,
И правы все слова,
И полночь, и рассвет.
Так в лепете детей
Враждуют «нет» и «да»,
Как и в душе моей,
Как и во всём всегда.

Перевод Б. А. Ахмадулиной

В ожидании непогоды

Старый тополь, ревнитель весталок,
Разглядел раскрутившийся локон.
Мрак протаял метелью фиалок
И насытил молчание окон.

Виноградины с алым изъяном
Обливает налет перламутра.
И ширазским орнаментом пьяным
Проступает рождение утра.

Я люблю украшать твои пряди
Водопадом лозы виноградной.
Только дней, растворенных в прохладе,
Не оплакать слезою отрадной.

Тяжелее полуночной думы
Эти гроздья в сиреневом дыме.
Не вернется садовник угрюмый,
И не станут плоды молодыми.

У твоей доброты, недотрога,
Голубая душа серафима!
Не она ли, бледна и убога,
Надо мною витает незримо?

Этот полог осенней порою
Не спасет ни скитальца, ни друга.
Клочья блеклые в небе зароют
Ветер-норов и ворон-ворюга.

Тусклый вой в леденящих накрапах
Возникает из дальнего гула.
Прежних весен волнующий запах
Вслед за мыслью плутает сутуло.

Но уже остриями заката
Глубину облаков пронизало!
И печаль, охватившая плато,
Овладела глазами марала.

Перевод В. Н. Ерёменко

Офорт

Мчатся кони в сверкающих шорах,
Раздувая снегов покрывало.
Схороненная в этих просторах,
Не моя ли душа бушевала?

Ослепила косящим сверканьем
И уходит в пределы иные.
Только слива цветением ранним
Раздает сновиденья немые.

Дали мертвые, мрамор бесплодный.
Белый саван касается краем.
Всадник скован равниной холодной
И молчит, тишиною терзаем.

Постигай! Тишина незабвенна.
Пусть во времени чужд и свободен.
Нет иного простора и плена.
Этот снег — моя родина родин.

Перевод В. Н. Ерёменко

Для комментирования вам надо войти в свой аккаунт.

ЧИТАТЬ КНИГУ ОНЛАЙН: Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

НАСТРОЙКИ.

СОДЕРЖАНИЕ.

СОДЕРЖАНИЕ

• 1
• 2
• 3
• 4
• » .
• 161

Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

…Я старалась служить переводу, я упивалась переводом. Мне хотелось, чтобы дивная речь другого народа звучала на моем языке, чтобы она была упоительной.

Большая слава делает имя словом. Есенин, Пастернак — как бы уже не фамилии, а слова. Слова, которых до них не было, а у нас есть. Восточная традиция, мешая призвание с лаской, оставляет поэту, как вечному общему ребёнку, лишь его имя, уже без фамилии. Так, в любимой Беллой Ахмадулиной Грузии (или в Грузии, столь любящей Беллу Ахмадулину…) звучат слова-имена Шота, Галактион. Дети нации. Их кличут, зовут: где вы? идите скорей сюда, к нам! скучно без вас…

Едва ли не впервые в истории русской поэзии имя стало ёмче фамилии — БЕЛЛА. И это не фамильярность со стороны читателей и почитателей. Белла Ахатовна — вот фамильярность, для самых близких.

Слава затмевает. Трудно разобраться, что слышишь, что видишь, что читаешь. Такое облако восторга, размытое по краям, как сквозь слёзы. Белла… что это, стихи? лицо? голос? вздор, стойка, повадка. Сразу не ответишь. Белла — это… Белла. Признание — род недоумения: неужели такое бывает? Нет, не может быть… Но вот же, вот! Есть, есть… но что же это?

И я — не твой читатель. Смотрю на страницу — а слышу голос. И буква — не вполне буква, и слово — полуначертано: отрывается, отлетает от страницы. Будто ухом видишь, очами слышишь. Смотришь в книгу — слышишь, голос зовёт: оборачиваешься, откуда… Нет, показалось, никого…

И читатели твои, и почитатели… Их нет у тебя. Это ты у них. От упоения собственной любовью уже не виден объект её. Кто разглядит за обласканностью одиночество, за высокословием застенчивость, за столь естественным, лёгким, безудержным звучанием немоту и удушье?

Критикам — совсем нечего сказать.

Если сопоставить популярность имени, воздействие образа и проникновение в поэзию, Белла Ахмадулина получится не только самый популярный, но и непризнанный поэт. Признанием тоже можно отделаться от поэта, избежать той нелёгкой работы души, что вызвана его среди нас явлением.

И впрямь, что уж тут такого популярного, в её стихах? Они сложны, неуловимы, чуть ли не запутанны. Немота, кружение над. Не понимаем — внимаем. Внимаем не этим именно стихам, не этому именно поэту, а чуть ли не самой поэзии, явленной в одном лице. Разглядываем и внимаем. Не просто сложные стихи, но ещё и для узкого круга… О самой Поэзии чуть ли не больше стихов, чем о природе, и уж безусловно больше, чем о любви. О поэтах… Пушкин, Лермонтов, Блок, Мандельштам, Цветаева, Ахматова — лирические герои поэзии Беллы. Страна, переполненная её слушателем и читателем, напоминает зал. Слушает, не дышит, недопонимает, заворожённая музыкой, но воспринимает как наследницу. Вот эффект лирики! Всегда для самого узкого круга — для одного тебя… и масса внимает, как один человек.

И пока есть человек, через которого так происходит слово, и пока в нас, в каждом и во всех, не пропала способность ему внимать, жива Поэзия, жив и человек, с удивлением обнаруживающий, как легко до сих пор пробивается его броня, кора, защитная окраска, обнажая самое беззащитное, нежное, непобедимое и сильное — душу живу. Как быстро тянется этот росток, как неумолимо, как навстречу…

«Ни слова о любви! Но я о ней ни слова…»

Мне никогда не было понятно, что такое неразделенная любовь. Есть люди, которые не любить не могут, а остальных просто нет.

Я трижды признавался письменно Белле в любви; в четвертый раз этого делать не буду. Скажу несколько слов о любви самой Беллы. О любви Беллы к Грузии и Кавказу, потому что тут нет места ревности.

Не успела Белла полюбить Грузию, как Грузия в нее влюбилась. Это было не трудно: здесь каждый мужчина себя уважал.

Это было время анекдота «пальто не надо», когда грузины спускались по ступеням Центрального телеграфа в Москве в распахнутых плащах, как иностранцы, доставая красненькую десятку из нагрудного кармашка, как сто долларов; это было время, когда мы ездили в Грузию как единственно доступную нам заграницу, а поэты приезжали туда как в эмиграцию. Невостребованный в безразмерной России мог обрести себя в маленькой Грузии — она все еще хранила масштаб человека, уважая князей и крестьян, поэтов и сумасшедших.

Естественность и красоту… ну, как было не полюбить Беллу! Нерастраченное или невостребованное рыцарство вздымало доспехи. Окруженная толпой «рыцарей бедных», Белла пала розой к их ногам. Взаимность! Вопрос был лишь в том, у кого ее больше.

Рассказывают так же, что когда Белла впервые уезжала из покоренной ею Грузии, один неподдельный князь, припоздав, выбирая розы для букета, к ее самолету (трап был уже поднят), пришел в такую ярость, что, растолкав толпу махавших платками вслед самолету соплеменников, перебежал летное поле, размахивая букетом, и то ли так высоко подпрыгнул (а был маленького роста), то ли взлетел, как вертолет, и, зависнув в воздухе, надавал по носу ТУ-104 пощечин этим букетом, чем и стал знаменит, благосклонно принимая в духанах бутылку от поклонников его подвига. Видела ли это Белла из иллюминатора?

Говорят, поэзия непереводима. Грузии, как сладкой ссылке советской эпохи в этом отношении повезло: Пастернак, Заболоцкий, Тарковский…

Все они переводили с подстрочника.

После Бараташвили Пастернака, после Важа Пшавела Заболоцкого надо было что-то делать. Не лучше, а другое.

Когда мой друг Резо пытался мне объяснить, что такое Галактион, то терял дар русской речи, которую и любил и чувствовал, и начинал клокотать его стихи, вызывая во мне, как шаман, веру в эти звуки… и надо было для начала выпить бутылку-другую вина, потом, чтобы наступил «свет мертвых» (сумерки), потом, чтобы началась, но не закончилась осень, чтобы фонари все были с разбитыми лампочками, а один все- таки горел сквозь проржавевшую листву, и тут, чтобы ни с того ни с сего подул ветерок, породив смерчик на булыжной кривой мостовой, и были это не «бесы разны», но листья… и тогда вдруг прерывался грузинский клекот и внезапно, как споткнувшись, грубо прорывалась родная русская речь: «Вот это Галактион!» — произносил он, взглядом указывая на то, что к нам подступило. И я вдруг не только верил, но и понимал Галактиона.

Вот это был перевод, так перевод!

Мне кажется, что это единственный путь. Им и пошла Белла.

Она переводила с любви, а не с подстрочника: Галактион, Симон, Отар…

В этом томе вы найдете достойные тому подтверждения.

Не ленюсь — не хочу и не могу теоретизировать здесь о проблемах и трудностях перевода. Лучше меня, как бы я ни старался, об этом высказалась сама Белла — обязательно прочтите ее суждения не в качестве приложения, а как превосходную русскую прозу, писанную без подстрочника, на родном языке.

О друзья лишь поэзия прежде чем вы

Поэзия народов Кавказа в переводах Беллы Ахмадулиной

…Я старалась служить переводу, я упивалась переводом. Мне хотелось, чтобы дивная речь другого народа звучала на моем языке, чтобы она была упоительной.

Большая слава делает имя словом. Есенин, Пастернак — как бы уже не фамилии, а слова. Слова, которых до них не было, а у нас есть. Восточная традиция, мешая призвание с лаской, оставляет поэту, как вечному общему ребёнку, лишь его имя, уже без фамилии. Так, в любимой Беллой Ахмадулиной Грузии (или в Грузии, столь любящей Беллу Ахмадулину…) звучат слова-имена Шота, Галактион. Дети нации. Их кличут, зовут: где вы? идите скорей сюда, к нам! скучно без вас…

Едва ли не впервые в истории русской поэзии имя стало ёмче фамилии — БЕЛЛА. И это не фамильярность со стороны читателей и почитателей. Белла Ахатовна — вот фамильярность, для самых близких.

Слава затмевает. Трудно разобраться, что слышишь, что видишь, что читаешь. Такое облако восторга, размытое по краям, как сквозь слёзы. Белла… что это, стихи? лицо? голос? вздор, стойка, повадка. Сразу не ответишь. Белла — это… Белла. Признание — род недоумения: неужели такое бывает? Нет, не может быть… Но вот же, вот! Есть, есть… но что же это?

И я — не твой читатель. Смотрю на страницу — а слышу голос. И буква — не вполне буква, и слово — полуначертано: отрывается, отлетает от страницы. Будто ухом видишь, очами слышишь. Смотришь в книгу — слышишь, голос зовёт: оборачиваешься, откуда… Нет, показалось, никого…

И читатели твои, и почитатели… Их нет у тебя. Это ты у них. От упоения собственной любовью уже не виден объект её. Кто разглядит за обласканностью одиночество, за высокословием застенчивость, за столь естественным, лёгким, безудержным звучанием немоту и удушье?

Критикам — совсем нечего сказать.

Если сопоставить популярность имени, воздействие образа и проникновение в поэзию, Белла Ахмадулина получится не только самый популярный, но и непризнанный поэт. Признанием тоже можно отделаться от поэта, избежать той нелёгкой работы души, что вызвана его среди нас явлением.

И впрямь, что уж тут такого популярного, в её стихах? Они сложны, неуловимы, чуть ли не запутанны. Немота, кружение над. Не понимаем — внимаем. Внимаем не этим именно стихам, не этому именно поэту, а чуть ли не самой поэзии, явленной в одном лице. Разглядываем и внимаем. Не просто сложные стихи, но ещё и для узкого круга… О самой Поэзии чуть ли не больше стихов, чем о природе, и уж безусловно больше, чем о любви. О поэтах… Пушкин, Лермонтов, Блок, Мандельштам, Цветаева, Ахматова — лирические герои поэзии Беллы. Страна, переполненная её слушателем и читателем, напоминает зал. Слушает, не дышит, недопонимает, заворожённая музыкой, но воспринимает как наследницу. Вот эффект лирики! Всегда для самого узкого круга — для одного тебя… и масса внимает, как один человек.

И пока есть человек, через которого так происходит слово, и пока в нас, в каждом и во всех, не пропала способность ему внимать, жива Поэзия, жив и человек, с удивлением обнаруживающий, как легко до сих пор пробивается его броня, кора, защитная окраска, обнажая самое беззащитное, нежное, непобедимое и сильное — душу живу. Как быстро тянется этот росток, как неумолимо, как навстречу…

«Ни слова о любви! Но я о ней ни слова…»

Мне никогда не было понятно, что такое неразделенная любовь. Есть люди, которые не любить не могут, а остальных просто нет.

Я трижды признавался письменно Белле в любви; в четвертый раз этого делать не буду. Скажу несколько слов о любви самой Беллы. О любви Беллы к Грузии и Кавказу, потому что тут нет места ревности.

Не успела Белла полюбить Грузию, как Грузия в нее влюбилась. Это было не трудно: здесь каждый мужчина себя уважал.

Это было время анекдота «пальто не надо», когда грузины спускались по ступеням Центрального телеграфа в Москве в распахнутых плащах, как иностранцы, доставая красненькую десятку из нагрудного кармашка, как сто долларов; это было время, когда мы ездили в Грузию как единственно доступную нам заграницу, а поэты приезжали туда как в эмиграцию. Невостребованный в безразмерной России мог обрести себя в маленькой Грузии — она все еще хранила масштаб человека, уважая князей и крестьян, поэтов и сумасшедших.

Естественность и красоту… ну, как было не полюбить Беллу! Нерастраченное или невостребованное рыцарство вздымало доспехи. Окруженная толпой «рыцарей бедных», Белла пала розой к их ногам. Взаимность! Вопрос был лишь в том, у кого ее больше.

Рассказывают так же, что когда Белла впервые уезжала из покоренной ею Грузии, один неподдельный князь, припоздав, выбирая розы для букета, к ее самолету (трап был уже поднят), пришел в такую ярость, что, растолкав толпу махавших платками вслед самолету соплеменников, перебежал летное поле, размахивая букетом, и то ли так высоко подпрыгнул (а был маленького роста), то ли взлетел, как вертолет, и, зависнув в воздухе, надавал по носу ТУ-104 пощечин этим букетом, чем и стал знаменит, благосклонно принимая в духанах бутылку от поклонников его подвига. Видела ли это Белла из иллюминатора?

Говорят, поэзия непереводима. Грузии, как сладкой ссылке советской эпохи в этом отношении повезло: Пастернак, Заболоцкий, Тарковский…

Все они переводили с подстрочника.

После Бараташвили Пастернака, после Важа Пшавела Заболоцкого надо было что-то делать. Не лучше, а другое.

Когда мой друг Резо пытался мне объяснить, что такое Галактион, то терял дар русской речи, которую и любил и чувствовал, и начинал клокотать его стихи, вызывая во мне, как шаман, веру в эти звуки… и надо было для начала выпить бутылку-другую вина, потом, чтобы наступил «свет мертвых» (сумерки), потом, чтобы началась, но не закончилась осень, чтобы фонари все были с разбитыми лампочками, а один все-таки горел сквозь проржавевшую листву, и тут, чтобы ни с того ни с сего подул ветерок, породив смерчик на булыжной кривой мостовой, и были это не «бесы разны», но листья… и тогда вдруг прерывался грузинский клекот и внезапно, как споткнувшись, грубо прорывалась родная русская речь: «Вот это Галактион!» — произносил он, взглядом указывая на то, что к нам подступило. И я вдруг не только верил, но и понимал Галактиона.

Вот это был перевод, так перевод!

Мне кажется, что это единственный путь. Им и пошла Белла.

Она переводила с любви, а не с подстрочника: Галактион, Симон, Отар…

В этом томе вы найдете достойные тому подтверждения.

Не ленюсь — не хочу и не могу теоретизировать здесь о проблемах и трудностях перевода. Лучше меня, как бы я ни старался, об этом высказалась сама Белла — обязательно прочтите ее суждения не в качестве приложения, а как превосходную русскую прозу, писанную без подстрочника, на родном языке.

13 декабря 2006

Из грузинской поэзии

…Я думаю, что перевод — это проявление огромного доверия двух поэтов, где один из них приобщает другого к своей сокровенной тайне.

LiveInternetLiveInternet

• Регистрация
• Вход

–Рубрики

• Видеоролики (88)
• история, биографии (478)
• классика жанра (264)
• музыкальная гостиная (163)
• память (157)
• позитив (316)
• поэты,писатели,композиторы (178)
• праздники (141)
• прикладное искусство (121)
• путешествия (90)
• события (147)
• стихи (883)
• стихи и живопись (214)
• стихи и музыка (410)
• школа жизни (270)
• фотохудожники (567)
• художники (549)
• живопись и музыка (129)
• уроки (44)

–Ссылки

• Все (1923)

–Метки

–Цитатник

• Все (258)

http://wiki.liveinternet.ru/ServisDnevnikovLiveInternet/Pravila?v=vw4 Очередное дополнение в.

Онлайн-редактор FotoStars — отличное фото в один клик. Fotostars – это бесплатный фоторедактор о.

В последнее время, очень у многих (у меня в том числе), не идут сообщения о комментариях, новых по.

–Поиск по дневнику

–Друзья

• Все (3)

–Постоянные читатели

• Все (253)

–Статистика

Я говорю Вам: научитесь ждать… Белла Ахмадулина

Я знаю истину простую:

любить – вот верный путь к тому,

чтоб человечество вплотную

приблизить к сердцу и уму.

В Москве, 10 апреля 1937 года, родилась девочка, ставшая впоследствии поэтом, писателем, переводчиком, одной из крупнейших русских лирических поэтов второй половины XX века

Белла Ахатовна Ахмадулина ( 10.04.1937 – 29.11.2010 )

Она принадлежала к поколению «детей 1937 года». В том же году родились Валентин Распутин, Владимир Маканин, Андрей Битов и другие лучшие русские писатели. Они родились в один год, но прожили каждый свою уникальную судьбу. К этому поколению относится и родившийся в 1938 году Владимир Высоцкий.

Белла начала печататься в 1953, когда училась ещё в школе. Стихотворения школьницы Ахмадулиной, поданные на литературный конкурс при поступлении в литературный институт, производили сильное впечатление – «поразительные по силе, свежести, чистоте души, глубине чувства…».

В 1957 г. подверглась критике в «Комсомольской правде». В 1960 окончила Литературный институт им. М.Горького. Правда, и исключалась из института за отказ поддержать травлю Бориса Пастернака, потом была восстановлена. Известность приобрела в начале 60-х поэтическими выступлениями, собиравшими огромную аудиторию, в Политехническом музее, Лужниках, Московском университете вместе с товарищами – поэтами «шестидесятниками» – Вознесенским, Евтушенко, Рождественским.

Ахмадулина никогда не называла себя «поэтессой», только – «поэтом». Ей было дано очень живое и острое чувство слова. На ее поэтических вечерах никогда не было свободных мест. Впрочем, Белла Ахатовна собирала и не такие залы: она выступала на стадионах и площадях, где тысячи людей слушали ее, затаив дыхание.

Позднее, в 1970-е гг., Ахмадулина скажет об обманчивой лёгкости этих выступлений в стихотворении «Взойти на сцену».

Пришла и говорю: как нынешнему снегу

легко лететь с небес в угоду февралю,

так мне в угоду вам легко взойти на сцену.

Не верьте мне, когда я это говорю.

О, мне не привыкать, мне не впервой, не внове

взять в кожу, как ожог, вниманье ваших глаз.

Мой голос, словно снег, вам упадает в ноги,

и он умрёт, как снег, и превратится в грязь.

Неможется! Нет сил! Я отвергаю участь

явиться на помост с больничной простыни.

Какой мороз во лбу! Какой в лопатках ужас!

О, кто-нибудь, приди и время растяни!

По грани роковой, по острию каната –

плясунья, так пляши, пока не сорвалась.

Я знаю, что умру, но я очнусь, как надо.

Так было всякий раз. Так будет в этот раз.

Исчерпана до дна пытливыми глазами,

на сведенье ушей я трачу жизнь свою.

Но тот, кто мной любим, всегда спокоен в зале.

Себя не сохраню, его не посрамлю.

Когда же я очнусь от суетного риска

неведомо зачем сводить себя на нет,

но скажет кто-нибудь: она была артистка,

и скажет кто-нибудь: она была поэт.

Измучена гортань кровотеченьем речи,

но весел мой прыжок из темноты кулис.

В одно лицо людей, всё явственней и резче,

сливаются черты прекрасных ваших лиц.

Я обращу в поклон нерасторопность жеста.

Нисколько мне не жаль ни слов, ни мук моих.

Достанет ли их вам для малого блаженства?

Не навсегда прошу – но лишь на миг, на миг.

За более чем 40 лет творческой деятельности Ахмадулина выпустила десятки книг, которые буквально до дыр зачитывали любители поэзии. Искренняя, проникновенная интонация, артистизм самого облика поэтессы определяют своеобразие её исполнительской манеры.

Собственный поэтический стиль поэта формируется к середине 1960-х. Впервые в современной советской поэзии Ахмадулина заговорила высоким поэтическим слогом. Возвышенная лексика, метафоричность, изысканная стилизация «старинного» слога, музыкальность и интонационная свобода стиха делают её поэзию легко узнаваемой.

В 1970-е поэт посетила Грузию, с тех пор эта земля заняла в её творчестве заметное место. Ахмадулина переводила Н. Бараташвили, Г. Табидзе, И. Абашидзе и других грузинских авторов.

В 1979 г. Ахмадулина участвовала в создании неподцензурного литературного альманаха «Метрополь». Не раз высказывалась в поддержку преследуемых властями советских диссидентов – Андрея Сахарова, Льва Копелева, Георгия Владимова, Владимира Войновича. Ее заявления в их защиту публиковались в «Нью-Йорк таймс», неоднократно передавались по «Радио Свобода» и «Голосу Америки».

Участвовала во многих мировых поэтических фестивалях, в том числе в Международном празднике поэзии в Куала-Лумпуре(1988). В 1993 году подписала «Письмо сорока двух».Перу Ахмадулиной принадлежат воспоминания о поэтах-современниках, а также эссе о А. С. Пушкине и М. Ю. Лермонтове.

В 2006 г. Ахмадулина стала героем книги «Автограф века», в которой ей посвящена одна из глав.
Иосиф Бродский называл Ахмадулину «несомненной наследницей лермонтовско-пастернаковской линии в русской поэзии».

Белла Ахмадулина о любви и дружбе много писала эссе и стихотворений, насыщая их особой изящностью и утонченностью. Бесспорно, творчество Ахмадулиной интересно сейчас и будет интересно еще долгое время. Стихотворения о любви содержат часть собственных переживаний, чувств и мечтами.

Но все же, стихотворений Ахмадулиной о любви намного меньше, чем о дружбе. Это связано с тем, что поэт дружбу считала главным чувством каждого человека.
Однако… Поэзия – прежде всего.

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,

прежде времени, прежде меня самого,

прежде первой любви, прежде первой травы,

прежде первого снега и прежде всего.

Наши души белеют белее, чем снег.

Занимается день у окна моего,

и приходит поэзия прежде, чем свет,

прежде Свети-Цховели и прежде всего.

Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?

Лишь последнего жду я венка твоего,

и уже заклинанья срываются с губ:

Жизнь, и Смерть, и Поэзия – прежде всего.

Ахмадулина была первой женой Евгения Евтушенко, позже – женой Юрия Нагибина. От сына балкарского классика Кайсына Кулиева – Эльдара Кулиева в 1973 году она родила дочку Елизавету. В 1974 г. вышла замуж за театрального художника Бориса Мессерера, который был спутником её до конца жизни.

Борис Мессерер сотворил к 75-летию Беллы Ахмадулиной поистине живой памятник: фактически написал талантливый документальный роман «Промельк Беллы». Издал роскошный альбом с собственными рисунками и со стихами Беллы, посвященный белым ночам Петербурга и поэтам-петербуржцам.

Любящий и любимый мужчина тайно и добровольно стал преданным летописцем непредсказуемой женщины, в которую влюбился с первого взгляда, даже не прочитав ни одного ее стихотворения.

Он любил в ней женщину! Яркую, способную одним беглым взглядом пронзить сознание и позвать за собой. Даже фрагменты романа дают почувствовать, какая страсть и увлеченность скрепила этот союз.

Мессерер позволял себе собирать за безгранично щедрой Беллой рукописные наброски, записки, дарственные надписи друзьям на книгах. И ведь все ему пригодилось! Книга набита интереснейшими встречами, поэтическими вечерами, где звучал, как плачущая флейта, ее волшебный голос, а своей манерой чтения она повергала слушателей в какой-то экстаз пылкого поклонения.

Сама Белла признавалась, что для нее самыми важными всегда были «достопочтимые читатели».

«В последние годы меня занимает лишь один вопрос, – говорила Ахмадулина. – Я думаю, как отблагодарить своих драгоценных друзей и слушателей, которых я так глубоко и нежно почитаю, за доброту и любовь, столь расточительно подаренные мне».

Вот девочки – им хочется любви.

Вот мальчики – им хочется в походы.

В апреле изменения погоды

Объединяют всех людей с людьми.

О новый месяц, новый государь,

Так ищешь ты к себе расположенья,

Так ты бываешь щедр на одолженья,

К амнистиям склоняя календарь.

Да, выручишь ты реки из оков,

Приблизишь ты любое отдаленье,

Безумному даруешь просветленье

И исцелишь недуги стариков.

Лишь мне твоей пощады не дано.

Нет алчности просить тебя об этом.

Ты спрашиваешь – медлю я с ответом

И свет гашу, и в комнате темно

Я говорю вам: научитесь ждать!

Еще не все! Всему дано продлиться!

Безмерных продолжений благодать

Не зря вам обещает бред провидца:

Возобновит движение рука,

Затеявшая добрый жест привета,

И мысль, невнятно тлевшая века,

Все ж вычислит простую суть предмета.

Смех округлит улыбку слабых уст,

Отчаянье взлелеет тень надежды,

И бесполезной выгоды искусств

Возжаждет одичалый ум невежды.

Лишь истина окажется права,

В сердцах людей взойдет ее свеченье,

И обретут воскресшие слова

Поступков драгоценное значенье

Метки: Белла Ахмадулина

Процитировано 2 раз
Понравилось: 8 пользователям

Белла Ахмадулина Сборник стихов Ахмадулина Белла Сборник стихов Сны о грузии

^ Поэзия – прежде всего

О друзья, лишь поэзия прежде, чем вы,

прежде времени, прежде меня самого,

прежде первой любви, прежде первой травы,

прежде первого снега и прежде всего.
Наши души белеют белее, чем снег.

Занимается день у окна моего,

и приходит поэзия прежде, чем свет,

прежде Свети‑Цховели и прежде всего.
Что же, город мой милый, на ласку ты скуп?

Лишь последнего жду я венка твоего,

и уже заклинанья срываются с губ:

Жизнь, и Смерть, и Поэзия – прежде всего.

^ Галактион Табидзе

Тебе тринадцать лет

Тебе тринадцать лет. О старость этих

двух рук моих! О добрый мир земной,

где детские уста всех арифметик

тринадцать раз смеются надо мной!

Я путаюсь в тринадцати решеньях –

как весело! Как голова седа!

Тринадцать пуль отлей мне, оружейник,

н столько ж раз я погублю себя.

О девочка, ребенок с детским жестом,

привставшая над голубым мячом,

как смело ты владеешь вечно женским

и мудрым от рождения плечом.

Я возведен – о точность построенья! –

причудой несчастливого числа

в тринадцатую степень постаренья.

О, как, шутник, твоя слеза чиста!

^ Галактион Табидзе

Персиковое дерево

Опять смеркается, и надо,

пока не смерклось и светло,

следить за увяданьем сада

сквозь запотевшее окно.
Давно ли, приминая гравий,

я здесь бродил, и на виду,

словно букет меж чистых граней,

стояло дерево в цвету.
Как иноземная царевна,

казало странные черты,

и пахли горько и целебно

им оброненные цветы.
Его плодов румяный сахар

я собирал между ветвей.

Оно смеялось – добрый знахарь

той детской радости моей.
И все затем, чтоб днем печальным

смотреть немея, не дыша,

как в легком выдохе прощальном

возносится его душа.
И – все охвачено верченьем,

круженьем, и в глазах темно.

Как будто в небе предвечернем,

в саду моем красным‑красно.
Сиротства огненный оттенок

ложится на лицо и грудь,

обозначается на стенах

в кирпич окрашенная грусть.
Я сам, как дерево седое,

внутри оранжевой каймы

над пламенем и над водою

стою в предчувствии зимы.

^ Галактион Табидзе

Венчалась Мери в ночь дождей,

и в ночь дождей я проклял Мори.

Не мог я отворить дверей,

восставших между мной и ей,

и я поцеловал те двери.
Я знал – там упадают ниц,

колечком палец награждают.

Послушай! Так кольцуют птиц!

Рабынь так рабством утруждают!
Но я забыл твое лицо!

Твой профиль нежный, твой дикарский,

должно быть, темен, как крыльцо

ненастною порой декабрьской?
И ты, должно быть, на виду

толпы заботливой и праздной

проносишь белую фату,

как будто траур безобразный?
Не хорони меня! Я жив!

Я счастлив! Я любим судьбою!

Как запах приторен, как лжив

всех роз твоих… Но бог с тобою.
Не ведал я, что говорю, –

уже рукою обрученной

и головою обреченной

она склонилась к алтарю.
И не было на них суда –

на две руки, летящих мимо…

О, как я молод был тогда.

Как стар теперь.

Я шел средь дыма,
вкруг дома твоего плутал,

во всякой сомневался вере.

Сто лет прошло. И, как платан,

Кто знает, Мери,
зачем мне показалось вдруг,

что нищий я? – И в эту осень

я обезумел – перстни с рук

я поснимал и кинул оземь?
Зачем «Могильщика» я пел?

Зачем средь луж огромных плавал?

И холод бедственный терпел,

и «Я и ночь» читал и плакал?
А дождик лил всю ночь и лил

все утро, и во мгле опасной

все плакал я, как старый Лир,

как бедный Лир, как Лир прекрасный.

^ Галактион Табидзе

Лишь бы жить, лишь бы пальцами трогать,

лишь бы помнить, как подле моста

снег по‑женски закидывал локоть,

и была его кожа чиста.
Уважать драгоценную важность

снега, павшего в руки твои,

и нести в себе зимнюю влажность

и такое терпенье любви.
Да уж поздно. О милая! Стыну

О взлет наших лиц –

в снегопаданье, в бархат, в пустыню,

как в уют старомодных кулис.
Было ль это? Как чисто, как крупно

снег летит… И, наверно, как встарь,

с январем побрататься нетрудно.

Но минуй меня, брат мой, январь.
Пролетание и прохожденье –

твой урок я усвоил, зима.

Уводящее в вечность движенье

омывает нас, сводит с ума.
Дорогая, с каким снегопадом

я тебя отпустил в белизну

в синем, синеньком, синеватом

том пальтишке – одну, о одну?
Твоего я не выследил следа

и не выгадал выгоды нам –

я следил расстилание снега,

его склонность к лиловым тонам.
Как подумаю – радуг неровность,

гром небесный, и звезды, и дым –

о, какая нависла огромность

над печальным сердечком твоим.
Но с тех пор, властью всех твоих качеств,

снег целует и губит меня.

О запинок, улыбок, чудачеств

снегопад среди белого дня!
Ты меня не утешишь свободой,

и в великом терпенье любви

всею белой и синей природой

ты ложишься на плечи мои.
Как снежит… И стою я под снегом

на мосту, между двух фонарей,

как под плачем твоим, как под смехом,

как под вечной заботой твоей.
Все играешь, метелишь, хлопочешь.

Сжалься же, наконец, надо мной –

как‑нибудь, как угодно, как хочешь,

только дай разминуться с зимой.

^ Галактион Табидзе

Орлы уснули

Вот сказки первые слова:

орлы уснули, как орлята,

и у орлов в часы заката

ко сну клонится голова.
Орлы, прошу вас, не теперь,

нет, не теперь смежайте очи!

Но спите – и огонь средь ночи

походкой женской входит в дверь.
В дверь ваших гор и облаков

кулак оранжевый стучится,

и знает, что беда случится,

семейство прозорливых сов.
Но спите вы, как детвора,

там, в ваших сумерках неверных,

и трубы ваших снов военных

молчат, не говорят: «Пора!»
О пламя, не обидь орла!

Спасутся маленькие птахи,

меж тем, как обгорят на плахе

два величавые крыла.
Но поздно! Перья их на треть

ожог губительный отметил.

Не дай мне бог, как птицам этим,

проснуться, чтобы умереть.
С веселой алчностью орды

плясал пожар, и птиц оравы

влетали, и у вод Арагвы

поникли головой орлы.
«Я видел ворона. Дрожа

от низости, терзал он тело,

что брезговать землей умело

и умерло», – сказал Важа.

^ Галактион Табидзе

Скорее – знамена!

Светает! И огненный шар

раскаленный встает из‑за моря…

Возжаждала воли душа

и, раннею ранью, отвесной тропою,

раненой ланью спеша,

летит к водопою…

Терпеть ей осталось немного.

Слава тебе, муку принявший

и павший в сражении витязь!

Клич твой над нами витает:

– Идите за мною, за мною!

Сомкнитесь, сомкнитесь, сомкнитесь!

^ Галактион Табидзе

Платаны Шиндиси

С чем платаны Шиндиси сравню?

С чем сравню той поры несравненность?

Ее утро, ведущее к дню,

ее детских молитв откровенность?
С чем тебя я сравню, моя мать?

Что ж не брошусь я к скважинам, щелкам,

к окнам, чтобы на миг увидать,

как идешь, как белеешь ты шелком?
О платаны в Шиндиси моем!

Я не понял закона простого –

да, напомнит одно о другом,

но одно не заменит другого.
Так о детстве всерьез и шутя

я заплакал, отверженный странник.

Уж не я, а иное дитя

его новый и милый избранник.
Нет замены вокруг ничему:

ни пичужке порхающей в выси,

ни цветку, ни лицу моему,

ни платанам в далеком Шиндиси.

^ Галактион Табидзе

Мир состоит из гор,

из неба и лесов,

мир‑это только спор

двух детских голосов.
Земля в нем и вода,

вопрос в нем и ответ.

доносится «о, нет!».
Среди зеленых трав,

где шествует страда,

как этот мальчик прав,

что говорит «о, да!».
Как девочка права,

что говорит «о, нет!»,

и правы все слова,

и полночь, и рассвет.
Так в лепете детей

враждуют «нет» и «да»,

как и в душе моей,

как и во всем всегда.

^ Галактион Табидзе

Натэла из Цинандали

Я птицей был, мне разрешалось,

как в небо, ринуться в силок.

Я ринулся – и все смешалось:

Натэла, Цинандали, жадность

к тебе, о виноградный сок.
Зачем я вырвался, Натэла?

Зачем освободил крыла?

Когда я вышел, ночь светлела,

была уже светлым‑светла.
Уже рассветный ветер дунул,

и птиц возникли голоса,

и я о Тинатин подумал

и к небу обратил глаза.
А в небе было звезд так мало,

так нежно было и светло,

там все качалось, уплывало

и повториться не могло…

^ Галактион Табидзе

Из рассказанного луной…

К реке подходит маленький олень

и лакомство воды лакает.

Но что ж луна так медлит, так лукавит,

и двинуться ей боязно и лень!
Ужель и для нее, как для меня,

дождаться дня и на свету погибнуть –

все ж веселей, чем, не дождавшись дня,

вас, небеса грузинские, покинуть.
Пока закат и сумерки длинны,

я ждал ее – после дневной разлуки,

и свет луны, как будто звук луны,

я принимал в протянутые руки.
Я знал наперечет ее слова,

в печали – зла и в нежности – слаба,

о Грузия, я становлюсь тобою.
И мне, сиявшей меж твоих ветвей,

твоих небес отведавшей однажды,

о Грузия, без свежести твоей

как дальше быть, как не устать от жажды?
Нет, никогда границы стран иных –

не голубели так, не розовели.

Никто еще из сыновей земных

не плакал так, как плакал Руставели.
Еще дитя – он жил в моих ночах,

он был мне брат, не как другие братья,

и уж смыкались на его плечах

прекрасного несчастия объятья.
Нет, никогда границы стран иных…

я думала, – и, как сосуд, как ваза

с одним цветком средь граней ледяных,

сияли подо мной снега Кавказа.
Здесь Амирани бедствие терпел,

и здесь освобожден был Амирани,

и женский голос сетовал и пел,

и царственные старцы умирали.
…Так и внимал я лепету луны,

и был восход исходом нашей встречи.

И вот я объяснил вам эти речи,

пока закат и сумерки длинны.

^ Галактион Табидзе

Все желтое становится желтей,

и радуга семь раз желта над нами,

и россыпь драгоценных желудей

все копит дуб и нежит меж корнями.
Все – в паутине, весело смотреть,

как бьется в ней природа пред зимою.

Счастлив рыбак, который эту сеть

наполнил золотою чешуею.
Пока в дубах стозвонный звон стоит

и шум летит над буркою Арсена,

прикосновеньем осень осенит

все то, что было неприкосновенно.

^ Тициан Табадзе

Брат мой, для пенья пришли, не для распрей,

для преклоненья колен пред землею,

жизнь моя, ты обожаема мною!
Кто там в Мухрани насытил марани

Кем солонце ведомо,

чтоб в осиянных долинах Арагви

зрела и близилась алавердоба?
Кто‑то другой и умрет, не заметив,

смертью займется, как будничным делом…

О, что мне делать с величием этим

гор, обращающих карликов в дэвов?
Господи, слишком велик виноградник!

Проще в постылой чужбине скитаться,

чем этой родины невероятной

и от слез удержаться.
Где еще Грузия – Грузии кроме?

Край мой, ты прелесть

и крайняя крайность!
Что понукает движение крови

в жилах, как ты, моя жизнь, моя радость?
Если рожден я – рожден не на время,

а навсегда, обожатель и раб твой.

Смерть я снесу, и бессмертия бремя

не утомит меня… Жизнь моя, здравствуй!

^ Георгий Леонидзе

Мой Паоло и мой Тициан

Склон Удзо высокой луной осиян.

Что там происходит? Размолвка, помолвка

у соловьев? Как поют, Тициан!

Как майская ночь неоглядна, Паоло!
Вином не успел я наполнить стакан,

не вышло! Моими слезами он полом.

Во здравье, Паоло! За жизнь, Тициан!

Я выжил! Зачем, Тициан и Паоло?
Вином поминальным я хлеб окропил,

но мне ваших крыл не вернуть из полета

на грешную землю, где горек мой пир.

Эгей, Тициан! Что мне делать, Паоло?
Пошел бы за вами – да бог уберег.

Вот вход в небеса – да не знаю пароля.

Я пел бы за вас – да запекся мой рот.

Один подниму у пустого порога

слезами моими наполненный рог,

о братья мои, Тициан и Паоло…

^ Георгий Леонидзе

Чего еще ты ждешь и хочешь, время?

Каких стихов ты требуешь, ответствуй!

Дай мне покоя! И, покоем вея,

дай мне воды, прозрачной и отвесной.
Зачем вкруг вью духоту смыкаешь?