Ахматова пишет стихи так как будто
Тайны ремесла
1. Творчество
Бывает так: какая-то истома;
В ушах не умолкает бой часов;
Вдали раскат стихающего грома.
Неузнанных и пленных голосов
Мне чудятся и жалобы и стоны,
Сужается какой-то тайный круг,
Но в этой бездне шепотов и звонов
Встает один, все победивший звук.
Так вкруг него непоправимо тихо,
Что слышно, как в лесу растет трава,
Как по земле идет с котомкой лихо…
Но вот уже послышались слова
И легких рифм сигнальные звоночки, —
Тогда я начинаю понимать,
И просто продиктованные строчки
Ложатся в белоснежную тетрадь.
2.
Мне ни к чему одические рати
И прелесть элегических затей.
По мне, в стихах все быть должно некстати,
Не так, как у людей.
Когда б вы знали, из какого сора
Растут стихи, не ведая стыда,
Как желтый одуванчик у забора,
Как лопухи и лебеда.
Сердитый окрик, дегтя запах свежий,
Таинственная плесень на стене…
И стих уже звучит, задорен, нежен,
На радость вам и мне.
3. Муза
Как и жить мне с этой обузой,
А еще называют Музой,
Говорят: «Ты с ней на лугу…»
Говорят: «Божественный лепет…»
Жестче, чем лихорадка, оттреплет,
И опять весь год ни гу-гу.
4. Поэт
Подумаешь, тоже работа, —
Беспечное это житье:
Подслушать у музыки что-то
И выдать шутя за свое.
И чье-то веселое скерцо
В какие-то строки вложив,
Поклясться, что бедное сердце
Так стонет средь блещущих нив.
А после подслушать у леса,
У сосен, молчальниц на вид,
Пока дымовая завеса
Тумана повсюду стоит.
Налево беру и направо,
И даже, без чувства вины,
Немного у жизни лукавой,
И все — у ночной тишины.
5. Читатель
Не должен быть очень несчастным
И, главное, скрытным. О нет! —
Чтоб быть современнику ясным,
Весь настежь распахнут поэт.
И рампа торчит под ногами,
Все мертвенно, пусто, светло,
Лайм-лайта позорное пламя
Его заклеймило чело.
А каждый читатель как тайна,
Как в землю закопанный клад,
Пусть самый последний, случайный,
Всю жизнь промолчавший подряд.
Там все, что природа запрячет,
Когда ей угодно, от нас.
Там кто-то беспомощно плачет
В какой-то назначенный час.
И сколько там сумрака ночи,
И тени, и сколько прохлад,
Там те незнакомые очи
До света со мной говорят,
За что-то меня упрекают
И в чем-то согласны со мной…
Так исповедь льется немая,
Беседы блаженнейший зной.
Наш век на земле быстротечен
И тесен назначенный круг,
А он неизменен и вечен —
Поэта неведомый друг.
6. Последнее стихотворение
Одно, словно кем-то встревоженный гром,
С дыханием жизни врывается в дом,
Смеется, у горла трепещет,
И кружится, и рукоплещет.
Другое, в полночной родясь тишине,
Не знаю, откуда крадется ко мне,
Из зеркала смотрит пустого
И что-то бормочет сурово.
А есть и такие: средь белого дня,
Как будто почти что не видя меня,
Струятся по белой бумаге,
Как чистый источник в овраге.
А вот еще: тайное бродит вокруг —
Не звук и не цвет, не цвет и не звук, —
Гранится, меняется, вьется,
А в руки живым не дается.
Но это. по капельке выпило кровь,
Как в юности злая девчонка — любовь,
И, мне не сказавши ни слова,
Безмолвием сделалось снова.
И я не знавала жесточе беды.
Ушло, и его протянулись следы
К какому-то крайнему краю,
А я без него… умираю.
7. Эпиграмма
Могла ли Биче, словно Дант, творить,
Или Лаура жар любви восславить?
Я научила женщин говорить…
Но, боже, как их замолчать заставить!
8. Про стихи
Это — выжимки бессонниц,
Это — свеч кривых нагар,
Это — сотен белых звонниц
Первый утренний удар…
Это — теплый подоконник
Под черниговской луной,
Это — пчелы, это — донник,
Это — пыль, и мрак, и зной.
9.
Я над ними склонюсь, как над чашей,
В них заветных заметок не счесть —
Окровавленной юности нашей
Это черная нежная весть.
Тем же воздухом, так же над бездной
Я дышала когда-то в ночи,
В той ночи и пустой и железной,
Где напрасно зови и кричи.
О, как пряно дыханье гвоздики,
Мне когда-то приснившейся там, —
Это кружатся Эвридики,
Бык Европу везет по волнам.
Это наши проносятся тени
Над Невой, над Невой, над Невой,
Это плещет Нева о ступени,
Это пропуск в бессмертие твой.
Это ключики от квартиры,
О которой теперь ни гугу…
Это голос таинственной лиры,
На загробном гостящей лугу.
10.
Многое еще, наверно, хочет
Быть воспетым голосом моим:
То, что, бессловесное, грохочет,
Иль во тьме подземный камень точит,
Или пробивается сквозь дым.
У меня не выяснены счеты
С пламенем, и ветром, и водой…
Оттого-то мне мои дремоты
Вдруг такие распахнут ворота
И ведут за утренней звездой.
Ахматова Анна Андреевна
«Главное – это величие замысла»
Эту фразу А.А. Ахматова много раз повторяла
молодым поэтам в последние годы её жизни
Жена Н.С. Гумилёва и мать Л.Н. Гумилёва.
Ахматова – литературный псевдоним, который возник из-за того, что отец запретил Анне подписывать своей настоящей фамилией (Горенко) её первое стихотворение, написанное в 11 лет.
В юности Анна Ахматова случайно прочитала пометки поэта Иннокентия Анненского, сделанные им на полях своего сборника стихов и «…начинающая поэтесса была поражена тому, как поэт может быть беспощаден к самому себе. Такую безжалостность к собственной поэзии Аня позже переняла именно от Анненского , зорко рассмотрев за ней большую, настоящую требовательность творца, подлинную ответственность поэта за каждую свою строку, каждую написанную фразу. Анна называла Анненского своим первым учителем. Уже в юности Аня проявляла необычные способности: по-своему толковала сновидения, а порой точно предугадывала события. Она иногда страдала лунатизмом, и это только усиливало в глазах окружающих таинственность сложившейся вокруг неё ауры. Как и у других трёх сестёр, у Ани был наследственный туберкулёз».
Рожков К., Анна Ахматова, в Сб.: Галерея знаменитых женщин, в двух книгах / Редактор Д. Хвостова, книга 2, М., «Олма-пресс», 2001 г., с. 228.
Отзыв А.А. Блока о ранней Анне Ахматовой: «Ахматова пишет стихи так, как будто на неё глядит мужчина, а нужно их писать так, как будто на тебя смотрит Бог. Как перед Богом, то есть предстояние».
Цитируется по книге: Цветаева М.И., Об искусстве, М., «Искусство», 1991 г., с. 88.
«Тяжелейший период в судьбе всей страны заканчивается для поэта не радостью Победы, а последней горькой каплей – печально знаменитым «Постановлением ЦК ВКП(б) о журналах «Звезда» и «Ленинград»« 1946 года, с его уничижительной и «уничтожительной» характеристикой Ахматовой как «типичной представительницы чуждой нашему народу пустой безыдейной поэзии», «пропитанной духом пессимизма и упадочничества» и «не желающей идти в ногу со своим народом». Последовавший за этим запрет на публикации лишает Ахматову и возможности бороться за освобождение сына, и средств к существованию, и – что не менее страшно для поэта – места в сознании современных ей читателей. […] Запрет на публикацию оригинальных стихов вынудил Ахматову заниматься литературной подёнщиной, которой стал для неё поэтический перевод. Только вдумайтесь: она перевела и отредактировала чужие переводы стихов, прозы, писем с более чем десятка языков, в том числе латышского, белорусского, греческого, идиш, хинди, румынского, корейского, грузинского. её переводы занимают целый том, выпущенный в дополнение к шеститомному собранию сочинений…»
Бодрунова С.С., Судить можно только по праву любви (А.А. Ахматова), в Сб.: Литературная матрица. Учебник, написанный писателями в 2-х томах, Том 2, СПб-М., «Лимбус Пресс» , 2011 г., с. 410-411.
«Анна Андреевна Ахматова жила совсем недалеко от нашей дачи (речь идёт об академическом посёлке Комарово под Ленинградом – Прим. И.Л. Викентьева). Там было несколько так называемых литфондовских дач, или, как она их окрестила, «будки». В одной из таких будок она жила, по соседству с ней жил её друг поэт Александр Гитович. Как-то приехали ко мне в гости мои чешские друзья: Владислав Мнячко, словак, партизан, хороший писатель, человек интересный, и чехи-писатели Иржи Гаек и Иван Скала. Сидим выпиваем, говорим о том о сём, случайно заходит речь об Анне Ахматовой, я говорю, что она живёт тут рядом, ну, они загорелись: «Хотим её видеть», я сколько их ни отговаривал, – «Во что бы то ни стало хотим видеть». Для них имя Ахматовой связано не только с Серебряным веком, но и вообще с мировой поэзией, чтили они её, уговорили пойти навестить. Телефонов не было. Я уступил, поскольку мы все четверо были уже за пределами учтивости. Я знал Анну Андреевну, общался с ней, не часто, но всё-таки. Застали мы её, конечно, неожиданно, не в лучшую для неё минуту, она гостей не ждала, была в заношенном халате, с неубранными волосами. Они увидели старую женщину, в этой жалкой дощатой даче, драная мебель, драное кресло. Но ничего этого они не заметили, а при виде её упали на колени, произошло это у них непроизвольно, все трое упали и поползли к ней на коленях к её руке. То, что они так сделали, для меня это было понятно, это было преклонение их, писателей, перед великим поэтом, но то, как она это приняла, восхитило. Она приняла их коленопреклоненность словно так надо, благосклонно, как императрица».
Гранин Д.А., Причуды моей памяти, М., «Центрполиграф», 2010 г., с. 111.
Анна Ахматова написала поэму «Реквием», где – в том числе – описала своё ожидание в тюремных очередях Ленинграда, где она добиваясь свидания с сыном:
. Если когда-нибудь в этой стране
Воздвигнуть задумают памятник мне,
Согласье на это даю торжество,
Но только с условьем – не ставить его
Ни около моря, где я родилась:
Последняя с морем разорвана связь,
Ни в царском саду у заветного пня,
Где тень безутешная ищет меня,
А здесь, где стояла я триста часов
И где для меня не открыли засов.
Затем, что и в смерти блаженной боюсь
Забыть громыхание чёрных марусь.
«В толпе, хоронившей Ахматову, был ещё один по-настоящему осиротевший человек – Иосиф Бродский.
Среди друзей «последнего призыва», скрасивших последние годы Ахматовой, он глубже, честнее и бескорыстнее всех относился к ней. […] И всё же прекрасно, что нашлись мальчишки, искренне любившие безумную, неистовую и блистательную старуху, все зрелые годы прожившую среди чужого племени в чудовищном одиночестве, а на старости обретшую круг друзей, лучшим из которых был Бродский».
Мандельштам Н.Я., Вторая книга, М., «Вагриус», 2006 г., с. 103.
Ахматова пишет стихи так как будто
Фото: Анна Ахматова / litdosug.ru
Сегодня 128 лет со дня рождения Анны Ахматовой. Писатель и журналист Надежда Муравьева рассказывает, как начинался путь поэта и рождался собственный стиль.
В 1907 году Анна Горенко, будущая Анна Ахматова, пишет стихотворение «На руке его много блестящих колец».
На руке его много блестящих колец —
Покоренных им девичьих нежных сердец.
Там ликует алмаз, и мечтает опал,
И красивый рубин так причудливо ал.
Но на бледной руке нет кольца моего,
Никому, никогда не отдам я его.
Мне сковал его месяца луч золотой
И, во сне надевая, шепнул мне с мольбой:
«Сохрани этот дар, будь мечтою горда!»
Я кольца не отдам никому, никогда.
Стихотворение девическое, слабое, развернутая метафора его выстроена просто и непритязательно, здесь проступает нечто даже фольклорное, в духе шотландских баллад, и, конечно, в нем совсем не ощущается та совершенно особая осанка стиха, которая будет характеризовать Ахматову на протяжении всего ее пути. Все вышесказанное, разумеется, не помешало Гумилеву опубликовать стихотворение любимой девушки в журнале «Сириус», выходившем в то время в Париже.
В 1910 году написано и еще одно балладное стихотворение со скрытым посвящением Николаю Гумилеву, который, наконец получив от Анны согласие на брак, тут же умчался в Африку. Анна боялась за него, ей казалось, что там он непременно погибнет. Для понимания стиха важно, что «братом» она иногда называла будущего мужа:
Пришли и сказали: «Умер твой брат»…
Не знаю, что это значит.
Как долго сегодня холодный закат
Над крестами лаврскими плачет.
И новое что-то в такой тишине
И недоброе проступает,
А то, что прежде пело во мне,
Томительно рыдает…
Брата из странствий вернуть могу,
Милого брата найду я,
Я прошлое в доме моем берегу,
Над прошлым тайно колдуя…
Снова баллада, словно бы несколько беспомощная, даже нарочито, нет еще чеканной простоты и ясности стиля, того особого ахматовского «зрения», к которому мы привыкли. Мир еще романтически размыт, не проявлен, он похож на коричневатый смазанный дагерротип, набор романтических клише делает эти стихи неотличимыми от множества других, написанных ее современниками. Чем-то похожи на «Ахматову» только строки «И новое что-то в такой тишине / И недоброе проступает», где «тишина» уже во многом настоящая, ахматовская, сродни той самой, где «зеркало зеркалу снится, тишина тишину сторожит».
Рывок, который сделала молодая поэтесса — в будущем поэт Анна Ахматова (сама она настаивала, что название «поэтесса» подходит лишь для салонных жеманниц, а настоящий поэт — он и есть поэт независимо от пола) поражает воображение. За какой-то короткий промежуток возникает новое, предельно зримое восприятие, предметность, вещность мира, о которых замечательно написал мэтр Михаил Кузмин в своем предисловии к сборнику «Вечер» в 1910 году: «Нам кажется, что, в отличие от других вещелюбов, Анна Ахматова обладает способностью понимать и любить вещи именно в их непонятной связи с переживаемыми минутами. Часто она точно и определенно упоминает какой-нибудь предмет (перчатку на столе, облако как беличья шкурка на небе, желтый свет свечей в спальне, треуголку в Царскосельском парке), казалось бы, не имеющий отношения ко всему стихотворению, брошенный и забытый, но именно от этого упоминания более ощутимый укол, более сладостный яд мы чувствуем. Не будь этой беличьей шкурки, и все стихотворение, может быть, не имело бы той хрупкой пронзительности, которую оно имеет».
Это стихотворение уместно привести здесь целиком, чтобы увидеть, как изменилось мировосприятие поэта:
Высоко в небе облачко серело,
Как беличья расстеленная шкурка.
Он мне сказал: «Не жаль, что ваше тело
Растает в марте, хрупкая Снегурка!»
В пушистой муфте руки холодели.
Мне стало страшно, стало как-то смутно.
О, как вернуть вас, быстрые недели
Его любви, воздушной и минутной!
Я не хочу ни горечи, ни мщенья,
Пускай умру с последней белой вьюгой.
О нем гадала я в канун Крещенья.
Я в январе была его подругой.
Это 1911 год, то есть прошло какие-нибудь три года с момента написания стихотворения о месяце и кольце. Изумительна четкость композиции, великолепно по зримости сравнение «облачко как беличья расстеленная шкурка», которое выделяет и Кузмин. (Кстати, в другом варианте шкурка «распластанная», слово, которое делает эту метафору физически ощутимой.)
И неважно, что через много лет Ахматова рассказывала Лидии Чуковской, что, как только кто-нибудь приходил, она сразу же убирала со стола «Четки», как будто там валялся «забытый лифчик», а в воспоминаниях писала: «В зиму 1910-1911 годов я написала стихи, которые составили книгу “Вечер”. Эти бедные стихи пустейшей девочки почему-то перепечатываются тринадцатый раз. Сама девочка (насколько я помню) не предрекала им такой судьбы и прятала под диванные подушки номера журналов, где они должны были появиться, чтобы не расстраиваться. От огорчения, что “Вечер” появился, она даже уехала в Италию (1912 год, весна), а сидя в трамвае, думала, глядя на соседей: “Какие они счастливые — у них не выходит книжка”».
Несмотря на такое отношение автора, «Вечер», как мы знаем, прославился, и поэт получил признание по праву. Вещность и пристальность, разговорность и прозаичность (которую отмечали разные литературоведы) стихов Ахматовой сделались особенностями ее стиля, которым чуть позже с такой страстью подражали бесчисленные «подахматовки»: «Я на правую ногу надела туфлю с левой ноги» или «Сердце бьется медленно, устало, / На порог я села, на крыльцо. / Я ему сегодня отослала / Обручальное кольцо».
Здесь «кольцо» и «туфля» такие же приметы авторского стиля, как труба, метель или Прекрасная Дама — неотъемлемые знаки поэзии Блока.
Несколько лет — это много или мало? Для поэта может быть много, по крайней мере, именно в этот столь небольшой отрезок времени таинственным образом рождается неповторимый поэт Анна Ахматова.
