Чему посвящены стихи баратынского

Недооценённый поэт Евгений Баратынский

Как-то так сложилось, что с творчеством Евгения Баратынского мы знакомимся после близкого знакомства с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, хотя современники считали его величайшим поэтом России XIX века. Его любовная лирика, описания природы, элегии и эпиграммы вызывали восхищение.

«Баратынский родился в 1800 году, то есть в один год с Пушкиным; оба были ровесники веку. От природы получил он необыкновенные способности: сердце глубоко чувствительное, душу, исполненную не засыпающей любви к прекрасному, ум светлый, обширный и вместе тонкий, так сказать до микроскопической проницательности и особенно внимательный к предметам возвышенным и поэтическим, к вопросам глубокомысленным, к движениям внутренней жизни, к тем мыслям, которые согревают сердце, проясняя разум, – к тем музыкальным мыслям, в которых голос сердца и голос разума сливаются созвучно в одно задумчивое размышление»
(И. В. Киреевский)

Родился Евгений Абрамович Баратынский 2 марта 1800 года в Тамбовской губернии в селе Вяжле, ныне Вяжли в поместье своего отца, отставного генерал-лейтенанта Абрама Андреевича Баратынского и его жены Александры Федоровны, в девичестве Черепановой.

Поместье это с двумя тысячами душ в 1796 году Абраму Андреевичу и его брату Богдану Андреевичу пожаловал император Павел I.

Свою родословную Баратынские вели от галицкого шляхетского рода Боратынских. В конце XVII века Некто Боратынский приехал в Россию из Подкарпатского воеводства Польши.

По преданию, фамилия дальнего предка – Боратынский была присвоена в XIV веке Дмитрию Божедару по названию его замка «Боратынь».

Дед поэта, Андрей Васильевич Баратынский (ок. 1738-1813), помещик дослужился от чина рядового до поручика в полку Смоленской шляхты. Был титулярным советником.

Бабушка – Авдотья Матвеевна, урождённая Яцына, дочь помещика села Подвойского, которое она принесла в семью Баратынских в качестве приданного.

Отец поэта, Абрам Баратынский был офицером лейб-гвардии Преображенского полка и инспектором Эстляндской дивизии, участником Русско-шведской войны (1788-1790), состоял в свите императора Павла I. Но потом что-то пошло не так, он попал в немилость и ушёл в отставку.

Мать Баратынского была дочерью коменданта Петропавловской крепости Фёдора Степановича Черепанова. Бабушка по материнской линии Авдотья Сергеевна являлась выпускницей Смольного института и была фрейлиной императрицы Марии Фёдоровны.

Раннее детство Баратынского прошло во вновь отстроенной усадьбе Мара на краю живописного оврага, куда семья с детьми в марте 1805 года перебралась из Вяжли. Мара находилась в том же Кирсановском уезде.

Домашнее воспитание Евгений Баратынский получил дома под руководством матери. Затем воспитателем братьев Баратынских стал итальянец Джьячинто Боргезе. Его памяти поэт посвятил стихотворение «Дядьке-итальянцу».

Говорили в семье на французском, как и во многих семьях в тогдашней России. Писать мальчик тоже сначала выучился по-французски.

В восемь лет Баратынского отдали в частный немецкий пансион в Петербурге, где он стал изучать немецкий. А в 12 лет Евгения отдали в Пажеский корпус.

Однако в 1810-м году внезапно умер глава семьи, и, семья вернулась из Петербурга в поместье.

Воспитанием сына снова занялась мать. По воспоминаниям современников, она была умной и энергичной женщиной, но деспотичной, и от её чрезмерной любви Баратынский страдал до самой женитьбы.

В юности Евгений Баратынский страдал от мрачного настроения, интересовался философией и мечтал о службе в военном флоте.

В 1812 году Баратынский поступил в Пажеский корпус – самое престижное учебное заведение Российской империи, учились там сыновья знатных дворянских фамилий. По окончании заведения у них появлялась возможность достижения военных чинов I-III класса

До весны 1814 года Боратынский хорошо учился и на его поведение учителя не жаловались. Но потом он попал в дурную компанию, запустил учёбу и весной 1814 года его оставили на второй год. Потом вместе с компанией товарищей стал участвовать в различных проделках, под влиянием «Разбойников» Шиллера было создано «Общество мстителей».

В результате в феврале 1816 года подростки украли из бюро отца одного из соучастников, который выдал им ключ, пятьсот рублей и черепаховую табакерку в золотой оправе. Проступок привёл к необратимым последствиям. Личным распоряжением генерала Закревского подростков исключили из Корпуса за кражу без права поступления в другие учебные заведения. Кроме того, им было запрещено поступать на государственную службу, кроме военной. И только солдатом.

В отличие от будущего поэта, его родной брат Ираклий Абрамович Баратынский успешно окончил Пажеский корпус и дослужился до генерал-лейтенанта. Он занимал пост губернатора Ярославля, позднее Казани, заседал в сенате.

Евгений Баратынский вернулся в поместье, жил с матерью в Маре или у дяди по отцу, отставного вице-адмирала Богдана Андреевича Баратынского в селе Подвойском Смоленской губернии, где поэт познакомился с компанией местной молодёжи.

После долгих мучительных раздумий о том, что с ним случилось, Евгений начал писать стихи.

Но жизнь в деревне наскучила молодому человеку, и в начале 1819 года Баратынский поступил рядовым в Лейб-гвардии Егерский полк.

Позднее Баратынский вспоминал:

«Один раз меня поставили на часы во дворец во время пребывания в нём покойного государя императора Александра Павловича. Видно, ему доложили, кто стоит на часах: он подошёл ко мне, спросил фамилию, потрепал по плечу и изволил ласково сказать: «Послужи!»

Так как Евгений Баратынский был дворянином, то имел некоторые послабления. Например, жил не в общей казарме, вне службы ходил во фраке.

Один из приятелей познакомил его с Дельвигом и они сняли небольшую квартирку на двоих. Баратынский познакомился с Пушкиным, Кюхельбекером, Гнедичем. Его стихотворения стали публиковаться.

В 1820 году Баратынский получил унтер-офицерский чин и был переведен в Финляндию, в полк своего родственника Георгия Алексеевича Лутковского – Нейшлотский пехотный полк.

Вдохновлённый красотой сурового края Баратынский посвятил Финляндии прекрасные стихотворения. Пушкин позднее писал о его поэме:

«…произведение, замечательное своей оригинальной простотой, прелестью рассказа, живостью красок и очерком характеров, слегка, но мастерски означенных».

Жил Баратынский на правах родственника в доме Лутковского, дружил с командиром роты Николаем Коншиным, имел возможность посещать Петербург.

Стихи Баратынского вышли в альманахе Бестужева и Рылеева «Полярная Звезда».

В 1824 году Баратынский был назначен в штаб генерала Закревского, где умудрился влюбиться в его жену Аграфену, которую Пушкин называл «Медной Венерой». Любовь к А. Ф. Закревской принесла поэту много страданий. Образ возлюбленной он выводил в своих стихах, наиболее ярко и полно в образе Нины, главной героини поэмы «Бал».

В письме к Путяте Баратынский писал: Спешу к ней. Ты будешь подозревать, что я несколько увлечён: несколько, правда; но я надеюсь, что первые часы уединения возвратят мне рассудок. Напишу несколько элегий и засну спокойно».

Весной 1825 года Баратынский был произведён в офицеры. И почти сразу после этого он вышел в отставку и переехал в Москву.

Денис Давыдов ввёл Баратынского в дом своего родственника отставного генерал-майора Льва Николаевича Энгельгардта, на племяннице которого Софьи Чирковой он был женат.

Вскоре Баратынский женился на старшей дочери Энгельгардта Анастасии. Обвенчались они 9 июня 1826 года в церкви Харитония в Огородниках. В браке у супругов родилось 9 детей.

Жена поэта не была красавицей, к тому же имела нервный характер, который не только портил жизнь поэту, но и отдалил от дома его друзей. Плюсами этого брака можно было считать то, что в приданое за супругой поэт получил богатые имения, одно из них – подмосковное Мураново, стало впоследствии родовым гнездом большой семьи. До наших дней сохранился дом, построенный под руководством Баратынского, и посаженный им лес.

Благодаря этому браку Баратынский обрёл прочное положение в светском обществе

После женитьбы Евгений Баратынский поступил в межевую канцелярию, но прослужил там недолго вышел в отставку и занялся делами поместья и семьи.

К этому времени поэт уже получил известность, благодаря изданным в 1826 году одной книгой поэмами «Эдда» и «Пиры». В 1827 году увидело свет первое собрание лирических стихотворений. А в 1828-м году вышла в свет поэма «Бал», напечатанная в одном сборнике вместе с «Графом Нулиным» Пушкина.

В 1831 году – «Наложница», в 1835 году – второе издание стихотворений в двух частях.

Семейная жизнь Баратынского постепенно утряслась, но поэту не хватало общения с друзьями литераторами, так он сам писал в письме к Путяте:

«Живу тихо, мирно, счастлив моею семейственною жизнью, но… Москва мне не по сердцу. Вообрази, что я не имею ни одного товарища, ни одного человека, которому мог бы сказать: помнишь? с кем мог бы потолковать нараспашку…»

Иногда поэт ездил в Петербург, в 1839 году там он познакомился с Михаилом Лермонтовым, но не придал этому особого значения.

Приходилось Баратынскому ездить в казанское поместье своего тестя, так как управление этим имением было возложено на Баратынского. После того, как в 1836 году тесть скончался, Баратынский вступил во владение его подмосковной усадьбой Мураново.

В Мураново Баратынский построил не только дом, но и переоборудовал мельницу, завёл лесопилку, насадил новый лес.

С 1837 года разочаровавшись в российской современности, Баратынский остывает к литературной деятельности и живёт в имении. Но потом у него появляется желание поехать в Европу.

В 1842 году Баратынский издал свой последний, сборник стихов – «Сумерки».
Но публика не оценила эту уникальную книгу авторских стихов, в которой одно стихотворение, как бы вытекало из предыдущего. Поэт тяжело переживал это непонимание.

Тут ещё Белинский подлил масла в огонь, написав в своей рецензии на «Сумерки», что Баратынский в своих стихах восстал против науки и просвещения. Александр Кушнер прямо указывал на то, что Белинский причастен к ранней смерти Баратынского, потому, как нанёс своими оскорбительными сравнениями незаживающую рану его чувствительной душе.

Прожив безвыездно до 1843 года в своём поместье, Баратынский осенью 1843 года с женой и тремя старшими детьми отправился за границу.

Семейство Баратынских побывало в Берлине, Франкфурте и Дрездене, а зиму 1844 года провело в Париже, где Баратынский посещал салоны, познакомился с великими личностями того времени – писателями Проспером Мериме, Альфредом де Виньи, Шарлем Нодье, Ламартином, историками Амедеем и Огюстеном Тьери, поэтом Огюстеном Сент-Бевом.

По просьбе своих французских друзей Евгений Баратынский перевёл на французский язык около 15 своих стихотворений.

И тем не менее Европа не окрылила Баратынского. Поздравляя Путяту с новым 1844 годом, Баратынский писал:

«Поздравляю вас с будущим, ибо у нас его больше, чем где-либо; поздравляю вас с нашими степями, ибо это простор, который никак незаменим здешней наукой; поздравляю вас с нашей зимой, ибо она бодрее и блистательнее и красноречием мороза зовёт к движению лучше здешних ораторов; поздравляю вас с тем, что мы, в самом деле, моложе двенадцатью днями других народов и посему переживём их, может быть, двенадцатью столетиями».

Весной 1844 года Баратынские отправились морем из Марселя в Неаполь. Во время этого путешествия ночью поэт написал стихотворение «Пироскаф», выражая в нём готовность умереть. К сожалению, стихотворение оказалось пророческим. Позднее стихотворение в этом же 1844 году будет напечатано в «Современнике».

В Неаполе у жены Баратынского случился припадок, который сильно расстроил поэта. И на следующий день, 29 июня 1844 года Баратынский скончался от разрыва сердца.

Кипарисовый гроб с его телом будет перевезён в Петербург только в августе следующего года.

Захоронен Евгений Баратынский в Александро-Невской лавре на Ново-Лазаревском кладбище.

Газеты и журналы почти не освещали это скорбное событие. На захоронении присутствовали, кроме родственников князь П. А. Вяземский, В. Ф. Одоевский и В. А. Соллогуб.

В 1869-м году в Казани сын поэта Лев Баратынский издал собрание сочинений своего отца в одном томе, в 1884-м году там же оно было повторно издано другим сыном поэта – Николаем.

В 1977-м году в Казани в помещении казанской школы был открыт музей Е.А. Баратынского. А в 1991 году музею передали отреставрированный флигель усадьбы Баратынских в историческом центре города.

12 октября 2011 года был воздвигнут памятник Евгению Баратынскому в Тамбове.

Имя Баратынского носит библиотека в Тамбове.

К 200-летию со дня рождения Е. А. Баратынского была выпушена Памятная монета Банка России.

С 1984 года в селе Софьинка ежегодно проводятся дни поэзии – праздник, посвящённый Е. А. Баратынскому.

В Кирсановском районном музее находится постоянная выставка, посвящённая Е. А. Баратынскому.

Интересно, что поэт, в совершенстве владея французским, итальянским и немецким языками, не владел грамматикой и пунктуацией русского языка и совершал чудовищные ошибки. Из знаков препинания он использовал только запятую. Стихи перед публикацией Баратынский отдавал на редактуру Дельвигу, а тот передавал рукопись жене, Софье Михайловне.

Но как бы там не было, Евгений Баратынский остаётся русским поэтом, и представить без его поэзии российскую литературу просто невозможно.

«Музу Баратынского можно сравнить с красавицею, одарённою душою глубокою и поэтическою, красавицею скромною, воспитанной и столь приличной в своих поступках, речах, нарядах и движениях, что с первого взгляда она покажется обыкновенною; толпа может пройти подле неё, не заметив её достоинства, ибо в ней всё просто, всё соразмерно и ничто не бросается в глаза ярким отличием: но человек с душевною проницательностью будет поражён в ней именно теми качествами, которых не замечает толпа».

Поэт и поэзия

Тема высокого предназначения поэта всегда была близка Баратынскому («Лиде» (1821), «К-ву» (1821), два послания Гнедичу (1823)). Поэт – питомец «Феба-Аполлона», «житель неба»; язык поэтов – это «язык богов» (автор как бы ставит знак равенства между ними), и он понятен лишь «избранным». Поэтов объединяет «чистая любовь к музам», они «дети искусства». Жизнь поэта – в его творениях, в его высоких и благородных трудах («возвышенную цель поэт избрать обязан»), труд поэта – «живитель сердца»:

Певцу ли ветрено бесславить
Плоды возвышенных трудов
И легкомыслие забавить
Игрою гордою стихов.
.
Поэт один, подобный в этом
Пчеле, которая со цветом
Не делит меда своего.

Уже в этих строках есть слабый намек на духовное одиночество поэта. Каждый должен выбрать собственный путь («всякому свое»), тот род поэзии, который ему близок («И ввек того не приобресть // Чего нам не дано природой»). Перефразируя известные слова Вольтера «Все роды хороши, кроме скучного», Баратынский пишет: «Равны все музы красотой, // Несходство их в одной одежде».

Раздумья о судьбе поэта и поэзии переплетаются в стихотворениях Баратынского с размышлениями о собственной поэтической судьбе, с поисками своего собственного пути:

Я мыслю, чувствую: для духа нет оков;
То вопрошаю я предания веков,
То занят свойствами и нравами людей.
Вникаю в сердце их, слежу его движенья,
И в сердце разуму отчет стараюсь дать!
То вдохновения, Парнаса благодать,
Мне душу радует восторгами своими;
На миг обворожен, на миг обманут ими,
Дышу свободнее, и, лиру взяв свою,
И дружбу, и любовь, и негу я пою.

«И.И. Гнедичу», 1823

В 1830 г. Баратынский пишет стихотворение «Муза», в котором он самокритично (но и без ложной скромности) рассматривает свою поэзию, подчеркивая ее независимый характер:

Не ослеплен я Музою моею:
Красавицей ее не назовут,
И юноши, узрев ее, за нею
Влюбленною толпой не побегут.
Приманивать изысканным убором,
Игрою глаз, блестящим разговором
Ни склонности у ней, ни дара нет;
Но поражен бывает мельком свет
Ее лица необщим выраженьем,
Ее речей спокойной простотой;
И он скорей, чем едким осужденьем,
Ее почтит небрежной похвалой.

Этот собственный путь Баратынского признали и современники. «Баратынский шел своей дорогой один и независим», – писал в том же году о Баратынском Пушкин.

Проблема творческого самосознания поэта становится одной из центральных тем философской лирики Баратынского. В 1830–1840-е гг. поэтическое творчество остается для него единственной реальной ценностью. В 1831 г. он пишет П.А. Плетневу (будущему ректору Санкт-Петербургского университета): «Искусство лучше всякой философии утешает нас в начале жизни. Не изменяйте своему назначению. Совершим с твердостью наш жизненный подвиг. Дарование – есть поручение. Должно исполнить его, несмотря ни на какие препятствия, а главное из них – унылость».

В 1830–1840-х гг. Баратынский пишет целый ряд стихотворений о долге поэта, о его предназначении, как бы продолжая выдвинутую любомудрами тему творческого самосознания поэта: «Подражателям» (1830), «В дни безграничных увлечений» (1831), «Болящий дух врачует песнопенье» (1834), «Последний поэт» (1835), «Рифма» (1840), «Когда твой голос, о поэт» (1843).

Предназначение поэзии, по Баратынскому, быть врачевательницей человеческих дум:

Болящий дух врачует песнопенье,
Гармонии таинственная власть
Тяжелое искупит заблужденье
И укротит бунтующую страсть.
Душа певца, согласно излитая,
Разрешена от всех своих скорбей;
И чистоту поэзия святая
И мир отдаст причастнице своей.

Поэтические образы и терминология: «поэзия святая», отдающая чистоту и мир «причастнице своей», «таинственная власть» гармонии, «песнопенья», исцеляющие и болящих и заблуждающихся, – близки идеалистической поэзии и эстетике любомудров, с которыми Баратынский сближается в это время, не разделяя полностью их воззрений.

В душе поэта живет идеал красоты – «идеал соразмерности прекрасной» («Поэта мерные творенья // Блистали стройной красотой» – в стихотворении «В дни безграничных увлечений», 1831). Этот идеал был найден ценою страдания; «в борьбе с тяжелою судьбою» признал поэт «меру вышних сил» («Подражание», 1829).

Истинный поэт никогда не следует моде. Баратынский язвительно сравнивает «венок из живых лавровых листьев» и «тафтяные цветы» и отдает предпочтения первым. «Едкие осужденья» не столь страшны, как «упоительные похвалы», расточаемые модным поэтам. Даже «мощный гений» «сном расслабленным засыпал в их чаду» («К», 1827).

Идеал поэта (чуть ли не энциклопедиста) Баратынский создает в своем стихотворении «На смерть Гете» (1832):

Все дух в нем питало: труды мудрецов,
Искусств вдохновенных созданья,
Преданья, заветы минувших веков,
Цветущих времен упованья;
Мечтою по воле проникнуть он мог
И в нищую хату, и в царский чертог.

Сила таланта Гете охватывала все стороны жизни, все он находил достойным своего пера:

С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему зведная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.
Но главное: «Изведан, испытан им весь человек».

Для Баратынского главное в поэзии правда чувства. Душевные переживания и страдания – «сердечные судороги» (удивительно емкий образ) – только они должны и могут быть источниками поэтического вдохновения. И неудивительны в его стихотворениях метафоры: «душа певца», «чуткая душа» поэта; «на язык души душа в ней без ответа», – напишет Баратынский о женщине, которая не понимает поэта («Я не любил ее», 1834). «Рвется душа» поэта к славному прошлому некогда гордого Рима («Небо Италии» (1843)). Наконец, в стихотворении «Подражателям» Баратынский создает собственный оригинальный эпитет «душемутительный поэт». Говоря о будущем своем читателе, «далеком потомке», который по достоинству оценит его поэзию, Баратынский подчеркивает:

. душа моя
Окажется с душой его в сношенье,
И как нашел я друга в поколенье,
Читателя найду в потомстве я.

«Мой дар убог», 1828

Размышляя о вечных проблемах искусства, о нравственной роли литературы, Баратынский погружается в философскую лирику, и ведущей темой его поэзии становится судьба поэта-мечтателя в эпоху «промышленных интересов» железного века. Баратынский еще сохраняет свои юношеские воззрения, когда на собственное поэтическое творчество он смотрел с общелитературных позиций. Не принимая современную эпоху, считая николаевскую Россию «необитаемой страной», Баратынский создает пессимистическую теорию «индивидуальной поэзии», и это вызывает у него желание завершить собственное поэтическое поприще. Так, в письме к П.А. Вяземскому Баратынский, сообщая о предпринимаемой им попытке издания стихотворений, писал: «Кажется, оно и самом деле будет последним. Время поэзии индивидуальной прошло, другой еще не созрело».

Эту тему Баратынский развивает и в письме к Ив. Киреевскому: «Поэзия индивидуальная одна для нас естественна. Эгоизм – наше законное божество, ибо мы свергнули старые кумиры и еще не уверовали в новые. Человеку, не находящему ничего вне себя для обожания, должно углубляться в себя. Вот покамест наше назначение».

Это правдивое признание. Поэт видит безнадежность и всю беспомощность этого пути, но другого он не находит. И неудачи в собственной поэтической судьбе (непонимание критики, безразличие читателей) Баратынский как бы переносит на судьбы современной литературы и культуры.

Трагические судьбы поэта и поэзии как никогда близки Баратынскому.

Трагичной ему представляется и судьба современного поэта. Теме поэт и современная жизнь посвящены стихотворения: «Вот верный список» (1834), «Последний поэт», (1835), «Рифма» (1840).

В стихотворении «Вот верный список. » Баратынский обращается к вечной теме русской поэзии: поэт – общество. Поэт душевно одинок, свобода его – свобода внутренняя. И это настоящее богатство:

Теперь я знаю бытие.
Одно желание мое –
Покой, домашние отрады.
И, погружен в самом себе,
Смеюсь я людям и судьбе,
Уж не от них я жду награды.

Желание «оставить перо» сменяется робкой надеждой:

С душою чуткою поэта
Ужели вовсе чужд я Света?
Проснуться может пламень мой,
Еше, быть может, я возвышу
Мой голос, родина моя!
Ни бед твоих я не услышу,
Ни славы, струны утая.

В 1835 г. Баратынский пишет стихотворение под символическим названием «Последний поэт», которое через семь лет откроет последний прижизненный сборник поэта под не менее выразительным названием «Сумерки». Поэтическое творчество способно угаснуть в реальной действительности, которая неприемлема для поэта. Трагически непримиримы идеалы поэта и современная эпоха:

Век шествует путем своим железным,
В сердцах корысть, и общая мечта
Час от часу насущным и полезным
Отчетливей, бесстыдней занята.

В этом стихотворении как бы сфокусированы те мысли, те глубокие размышления, которые долгое время мучали поэта. Стихи Баратынского – надгробная песнь культуре, всем духовным богатствам, гибнущим в страшном «железном веке»:

Исчезнули при свете просвещенья
Поэзии ребяческие сны,
И не о ней хлопочут поколенья
Промышленным заботам преданы.

И протест поэта, но обращен он не в будущее, а в прошлое.

Поэт («нежданный сын последних сил природы») не понят никем, он трагически одинок. Его «простодушные песни» вызывают «суровый смех». Но поэт:

Сомкнул уста, вещать полуотверсты,
Но гордыя главы не преклонил:
Стопы свои он в мыслях направляет
В немую глушь, в безлюдный край; но свет
Уж праздного вертепа не являет,
И на земле уединенья нет!

Элегическая тональность смешивается с одическим стилем «высокой» поэзии, и это злоупотребление архаизмами (вещать, уста, гордыя главы, вертеп) поэт допускает сознательно, стремясь к «усилению языка». Поэт бессмертен, его творения:

Плодотворят они сердца людей;
Живительным дыханьем развита,
Фантазия подъемлется от них,
Как никогда возникла Афродита
Из пенистой пучины вод морских.

И все же дар поэта – «беспомощный дар», столь же бесполезными оказываются его мечты. И как древнегреческая поэтесса Сафо, желающая забыть «отверженной любви несчастный жар», бросившись в море, поэт также обретает успокоение в морских волнах. Нет той прежней гармонии в поэзии, нет ее и в мире, поскольку нарушена шкала прежде незыблемых ценностей; хотя внешне вроде бы ничего не изменилось:

И по-прежнему блистает
Хладной роскошию свет,
Серебрит и позлащает
Свой безжизненный скелет;
Но в смущение приводит
Человека вал морской,
И от шумных вод отходит
Он с тоскующей душой.

Стихотворение «Последний поэт» как бы задает тон всему сборнику «Сумерки», куда вошли стихотворения 1835–1841 гг. Все стихотворения этой книги, удивительно целостной по своей направленности, были об одном: сумерки – закат подлинного искусства, потому что оно не находит ни ответа, ни признания в современной жизни. Это и итог всему творчеству Баратынского за последнее десятилетие, которое, по его собственным словам, было для него тяжелее «финляндского заточения».

В сборник вошли стихотворения, в которых Баратынский придал личной грусти общефилософский смысл и тем самым «сделался элегическим поэтом современного человечества», заметил один из современников.

Если «Последний поэт» открывал сборник, то последним было стихотворение «Рифма» (1840).

Герой стихотворения – поэт-оратор древнего Рима или древней Греции. Стихи его полны «гармонии», «свободные»; его песни, его «звонкие струны» подчиняют толпу: «Толпа вниманьем окована была».

О чем бы ни писал поэт, славил он или «оплакивал народную фортуну»:

Устремлялися все взоры на него,
И силой слова своего
Вития властвовал народным произволом, –
Он знал, кто он.

В античности поэт был «могучим богом», но это время прошло:

Но нашей мысли торжищ нет,
Но нашей мысли нет форума!

Современный поэт не знает, чем является для него вдохновение, эта сила, что побуждает его писать, – «смешной недуг иль высший дар»? В этом «безжизненном сне» и «хладе света» современный поэт находит единственное отдохновение – рифму: «Ты, рифма! радуешь одна».

Одна ему с родного брега,
Живую ветвь приносишь ты;
Одна с божественным порывом
Миришь его своим отзывом
И признаешь его мечты.

Поэт может просто творить. Скорбя о собственной судьбе, Баратынский столь же пессимистичен и в восприятии судьбы своего поколения. Поистине страшна судьба поэта, лишенного читательской аудитории, оторванного от действительности, не имеющего живой и непосредственной связи с современностью. Эти думы усиливали элегические мотивы в поэзии позднего Баратынского. Умение передать в своей поэзии собственный душевный опыт, слитый с несбывшимися надеждами своего поколения – определило значение лирики Баратынского.

Но уже современниками было замечено, что в основе философских размышлений поэта был «раздор» мысли и чувства. Мысль, размышления без «веры в идею» неизбежно должны были привести поэта к пессимизму.

Чувствуя свое бессилие перед глубоко чуждой ему действительностью, Баратынский возводит это чувство в объективное и неразрешимое противоречие между мыслью и чувством – ибо мысль губительна и враждебна любому чувству, разрушает надежду и обрекает человека на духовное бессилие и бездействие:

Но пред тобой, как пред нагим мечом,
Мысль, острый луч! бледнеет жизнь земная.

«Все мысль да мысль», 1840

И в этом своеобразный парадокс поэзии Баратынского, ибо он, по натуре своей, «призван быть поэтом мысли», – тонко заметил В.Г. Белинский.

► Читайте также другие статьи о жизни и творчестве Е.А. Баратынского:

► Перейти к оглавлению книги Русская поэзия XIX века

Мировоззрения Баратынского

«Баратынский у нас оригинален, ибо мыслит» — этими словами Пушкин указал на самое существенное в поэзии Баратынского: он — поэт-мыслитель. Вот почему именно у Баратынского яснее, чем у кого другого, выразилось его мировоззрение, как он сам понимал его в часы раздумий. Небольшое собрание его стихов, конечно, не пересказывает всех выводов, какие он мог сделать из своих убеждений, но определенно знакомит с этими основными убеждениями. Стихи Баратынского замечательны именно их обдуманностью, поэт жертвовал скорее красотой стиха, чем точностью выражений: за каждым образом, за каждым эпитетом чувствуется целый строй мыслей. Поэт непосредственного вдохновения, пожалуй, глубже раскроет перед читателями свою душу, — но никто вернее, чем поэт-мыслитель, не ознакомит со своим рассудочным миропониманием, с тем, что сам он считал своей истиной…

В стихах Баратынского, начиная с самых ранних, чувствуется резкий разлад настроений. В юношеских произведениях он с одинаковой готовностью повторяет и ходячие советы эпикурейской мудрости, и сетование философов на суету жизни. Сам Баратынский то называл себя «певцом веселья и красы», то «разочарованным», который «безрадостно с друзьями радость пел». Плетнев в 1822 году прочил ему два венка — Анакреонта и Петрарки, а немного спустя к нему обычно применялось имя поэта элегического.

В 1825 году Баратынский получил возможность покинуть Финляндию, вернуться в круг близких и друзей.

Вскоре после того он женился. Лично знавшим его он казался вполне довольным судьбой. Но именно в это время настроения грустные, даже мучительные начинают преобладать в его поэзии. Вместе с тем печаль его стала более глубокой, более сознательной. Он пишет целый ряд безнадежнейших жалоб, развенчивая заветнейшие радости человечества.

В эти годы Баратынский в своих философских воззрениях окончательно примкнул к пантеизму. Безрадостное учение о неправедности существующего строя жизни, видимо, отвечало тайным запросам его души. Личное бытие, отделившееся от своей «давней отчизны», «стихийного смятения», — есть заблуждения, мир явлений; оно мучительно. Жизни Баратынский придает эпитеты «болезненной», «недужной»; в смерти он видит возвращение к естественному состоянию и называет ее «отрадной», «обетованной», «примиряющей». Страсти, как необходимое условие и пища личного бытия, — столь же лживы и мучительны; притом так называемые дурные чувства, пороки ничем не ниже, чем добродетели (вот почему в своих поэмах Баратынский избирает героями именно согрешивших или порочных — Эду, Нину, Елецкого, Сару). Но мыслящий человек понимает мучительность всяких душевных волнений, и его задача — освободиться от них, принять в душу «спасительный, мертвящий хлад», хранить «бездействие» души. Вот те мысли, которые Баратынский повторяет в своих стихах, то как общие положения, то на частных примерах[16].

Удовлетворила ли Баратынского эта безнадежная философия? Нет, — в нем осталась живой та потребность полноты жизни, которая заставила его в юности сказать эти проникновенные слова:

Мгновенье мне принадлежит,

Как я принадлежу мгновенью.

Буддийское исчезновение в нирване не могло стать желанной целью для души, преисполненной замыслами.

В годы, когда Баратынский писал «Сумерки», свою безотраднейшую книгу, — у него бывали, видимо, минуты бодрого прилива сил, чисто юношеского веселья. В такие-то минуты написаны веселые застольные песни «Бокал» и «Мою звезду я знаю, знаю!»; эти песни звучат странным противоречием с угрюмыми стихами о смерти, тлении, о отраве любви, о мучительности страстей. В стихотворении «Лета» Баратынский, видимо, сознанием сладости жизни — отрекался от забвения:

И вовек утех забвеньем

Мук забвенья не куплю.

В других стихотворениях чувствуется порыв к чему-то иному, какому-то другому взгляду на мир: «Счастлив, — обмолвился в одном месте Баратынский, — кто пьет забвенье мысли» (1835). В поэме своей «Последняя смерть» он тоже пытается порвать с своей рассудочностью, ищет даже иного пути к познанию, какого-то особого бытия, где «с безумием граничит разуменье». Ему кажется, что можно так видоизменить человеческую природу, что дух будет свободно перелетать пространство по своей воле, будет уносить в Эмпирей и Хаос. Это мучительное брожение, эти поиски иного, а не рассудочного миропонимания, выразились в «Сумерках» в этом восклицании, обращенном к поэту:

Все мысль да мысль!

Художник бедный слова!

В стихотворениях Баратынского поражает их необыкновенная трезвость. «Я правды красоту даю стихам моим», — говорил он. И в самом деле, за исключением самых первых опытов Баратынский никогда не выходил за пределы действительности. В его стихах совсем нет того, что издавна принято считать поэтичным. Так, скалы и потоки описывал он только в те дни, когда действительно видел их перед собой; а затем довольствовался обыденной обстановкой жизни. Пушкин долго не осмеливался искать своих героев иначе, как в степях, на берегу моря или хотя бы в прошлом; Баратынский первый не побоялся ввести своих героев в большой свет («Бал») и даже на «Тверской бульвар» («Наложница»). Поэты всех времен любили пользоваться в своих стихах преданиями, сказками, чудесным. Лермонтов именно в годы деятельности Баратынского писал своего «Демона». Но у Баратынского нет ни демонов, ни ангелов, ни духов, — ничего, кроме признанного за возможное его трезвым умом. Он умел «умом оспаривать сердечные мечты». Немногие исключения только сильнее подчеркивают это. По большей части его фантастические существа чистые отвлечения, например, Истина. Правда, поэт рассказывает, что во сне видал он фею, готовую для него на все, но и она всегда предлагала свои дары с известным условием, и отравит их или уничтожит.

Отречение от всего сверхчувственного, ограничение мира — земной жизнью, миром явлений — вот куда шел Баратынский. Он привык отдавать себе ясный отчет в своих мыслях, готов был сделать все логические выводы из своих посылок. И вот в этом-то необходимо следовавшем выводе и крылся источник его пессимизма. То было вечное противоречие двух сторон деятельности человека: рассудка и души. Душа жаждет всего совершенного, непреходящего, а трезвое рассуждение может только учить нас о бренности всего нам ведомого, об ограниченности человека. Баратынский был поэт, он искал неугасающей любви, удовлетворения всем тайным запросам своей души, искал вечной истины и бессмертия своего «я». Но рассудок отвечал ему холодно: этого не дано человеку, и не можем мы знать ничего, кроме смертного, несовершенного, предельного; ты прикован к земле. А душа возражала тайно — «но иначе я не могу и жить…» и покорялась и искала хотя бы забвения. И вот отравленный вечным анализом мысли, Баратынский искал последнего убежища в пантеистическом учении, в надежде на какую-то нирвану, которая, наконец, утишит трепет сердца и разрешит все запросы души тем, что сотрет ее в ничто.

С 1830 года Баратынский очень мало печатал стихов в журналах (исключение 1835 г.); кажется, и писал мало. Эти годы он называет себя усталым, «ленивым», говорит, что он был лелеем усыпленьем и не хотел обманывать муз притворством. В 1842 году напечатал он сборник своих новых стихов «Сумерки». Это маленькая книжка в 88 страниц всего с 26 стихотворениями.

Но это лучшие, наиболее зрелые произведения Баратынского. Здесь полнее, чем где еще, выразилась его личность.

Из стихотворного предисловия узнаем мы жизнь саму поэта. Он посвящает друзьям[17] эту свою книжку,

Где отразилась жизнь моя,

Исполнена тоски глубокой,

И между тем любви высокой,

Любви, добра и красоты.

Где сердца ветреные сны

И мысли праздные стремленья

Разумно мной усыплены.

Немного дальше поэт называет эту жизнь — Летой, созданной им самим. Итак, Баратынский остался верен себе, исполнил свой завет, отогнал прочь прельстительный рой надежд, сберег спасительный холод души… Но все же жизнь его исполнена все теми же противоречиями, пожалуй, теперь больше, чем прежде. Новые настроения возникают в душе поэта, и новые неожиданные речи приходят ему на уста.

Известно, что «Сумерки» в свое время вызвали негодование за то, что в них есть нападки на науку. Действительно, Баратынский, этот рассудочный мечтатель, поклонник разума — он разочаровался в мысли, он возненавидел ее. В таких произведениях, как «Приметы» и «Последний поэт», он прославляет дни незнания, когда человек естества не пытал горнилом, весами и мерой и когда был счастливее… В стихотворении «Толпе…» Баратынский идет даже дальше, высказывает мысль, что везде, во всем — царство фантазии; если есть проза, будничные заботы, юдольная суета, то это как бы призрак, образы.

Коснися облака бестрепетной рукою, —

Исчезнет; и за ним опять перед тобою

Заочной области откроются врата.

Откуда же эти новые струны в поэзии Баратынского? — Может быть, ответ подсказан стихотворением того же сборника «Осень». Поэт сравнивает земную осень и годы, когда человек начинает клониться к последним дням, земледела и оратая жизненного поля. Земледелец кажется счастливее. Он собирает благословенный плод своих трудов, а человек на склоне лет скапливает только презренья к мечтам и трудам мирским, только стыд перед заблужденьями своей души, да знание людских безумств и лицемерии… Чем же завершится последнее вихревращенье дум, какое озаренье наступит наконец для человека? Баратынский видит две возможности:

Пусть в торжестве насмешливом своем

Ум — беспокойный сердца трепет

Угомонит и тщетных жалоб в нем

Удушит запоздалый лепет,

И примешь ты, как лучший жизни клад,

Дар опыта, мертвящий душу хлад.

Этот выход мы знаем, это тот, который Баратынский указывал и раньше. Но вот иной, которого он прежде не хотел знать, которого избегал:

Иль, отряхнув видения земли

Пред Промыслом оправданным ты ниц

Падешь с признательным смиреньем,

С надеждою, не видящей границ.

И утоленным разуменьем?

Правда, поэт еще старается и этот довод обратить против жизни, ищет в нем оправдание своей скорби, — но это уже только усилия спасти свое мировоззрение. Ясно, что одним допущением этого исхода они подрывают в корне оправдание. Промысел и проклятие жизни не могут стоять рядом.

«Сумерки» стоят на рубеже в жизни Баратынского, они знаменуют собой его переход к новому мировоззрению, его возвращение к вере. В юности Баратынский относился к религии довольно легкомысленно и любил повторять (в письмах) ходячие скептические выражения. Позднее он посвятил вопросу о загробном существовании отдельное стихотворение «Отрывок», где рассудочно пытался оправдать его; но богословские доказательства еще не есть вера. В первый раз иное отношение к истинам откровения сказалось в «Сумерках». Только изведав все бессилие мысли, рассудка — обратился Баратынский к иным путям миропознания. В «Сумерках» выражено это еще робко, нерешительно. Только в одном стихотворении («Ахилл») прямо говорил о необходимости духовному бойцу опереться на живую веру. Привычные понятия еще боролись с новыми идеями. Баратынский сам сознавал это, изображая себя («Недоносок») каким-то существом, брошенным между двумя мирами, между землей и небом:

Мир я вижу, как во сне,

Арф небесных отголосок

Но выход из мучительных противоречий всей жизни был найден. Есть ответ всем запросам души, есть удовлетворение ее жажде всесовершенства — но они не во власти рассудка. Иное, высшее существует в мире, но постигаем мы его не путем умозаключений. Бессилен рассудок, и немощны все его гордые доводы и злобные прорицания…

Для Баратынского должна была наступить новая жизнь. Но мы слишком немного можем знать об этом новом. Баратынский не был нелюдимом, но тайные движения своей души умел таить в себе и не унижал их до болтовни в переписке. Только в поэзии решался он высказывать свои заветнейшие думы.

Осенью 1843 года Баратынский исполнил свое давнишнее желание — поехал за границу[18]. Письма его оттуда дышат необыкновенным подъемом духа, бодростью. В первом стихотворении, написанном на чужбине, Баратынский обращается к своей жене, говоря, что в дни страданий он находит у нее утешение.

С тобой себе и небу веря вновь.

Зиму 1843-44 года Баратынские прожили в Париже. Вскоре поехали в Италию. Вступив на палубу, направляясь в давно желанный обетованный край, Баратынский чувствовал себя покидающим все прежнее. Отплытие было для него символом начала новой жизни.

Много мятежных решил я вопросов,

Прежде чем руки марсельских матросов

Подняли якорь, надежды символ!

Но Баратынскому не суждено было начать эту новую жизнь. В Неаполе он внезапно захворал и умер раньше, чем успел приехать врач.

Баратынскому суждено было предварить свой век. В 20-х годах, юношей, он называл себя «разочарованным», но подобные ему явились только лет 10 позже, и они переняли именно это название. Жалобы Баратынского, что «век шествует путем своим железным», писанные в конце 30-х годов, относятся словно ко времени позже на полвека.

Развитие Баратынского — это история развития нашего общества, только Баратынский быстрее прошел все ступени. Вспомним же, что этими ступенями были: сначала беспечный эпикуреец, или деланная разочарованность, потом рассудочное миропонимание с тяготением к буддизму и, наконец, покаянное возвращение к вере.

Поэзия Е.А. Баратынского

Поэзия Баратынского. Основные философские мотивы. Эволюция элегии. « Сумерки»

Евгений Абрамович Баратынский, бесспорно, самый крупный и самый глубокий после Пушкина поэт поколения, пришедшего в литературу вслед за Жуковским и Батюшковым. В творчестве Баратынского преобладают элегии и поэмы. При жизни он не был ни избалован читательским внимани­ем, ни обласкан признательной и сочувственной критикой. Лишь близкий круг истинных знатоков поэзии чутко вслушивался в его стихи и ценил их. Самые значительные, самые проницательные характеристики творчества Баратынского принадлежат его верным друзьям и поклонникам. Наиболее полно и точно высказался о Баратынском Пушкин: «Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правиль­но и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко».

История подтвердила справедливость слов В.Г. Белинского, назвавше­го поэзию Баратынского лирикой «внутреннего человека Л Углубление в мир души при всех несомненных изменениях, свойственных поэзии Бара­тынского, оставалось ее устойчивым и отличительным признаком. Поэтическая судьба Баратынского отразила сдвиги и перемены в обще­ственном и литературном сознании, произошедшие в России от подъема дворянской революционности до ее угасания и упадка. Когда Баратынский входил в литературу, расцвет литературной эпохи, которую возглавит Пуш­кин, был еще впереди. Когда же творческий путь Баратынского завершал­ся, уже не было ни Пушкина, ни Дельвига, ни многих друзей-декабристов, и среди нового поколения литераторов поэт чувствовал себя одиноким/и потерянным. Последняя книга стихов «Сумерки» «произвела впечатление привидения, явившегося среди удивленных и недоумевающих лиц, не уме­ющих дать себе отчета в том, какая это тень и чего она хочет от потомков.

Творческий путь Баратынского принято разделять на четыре этапа

1.1818—1824 гг. — ранний период, преобладает жанр элегии — от лю­бовной до медитативной;

2. 1824—1827 гг. — кризис жанра элегии и переход от описательной
поэмы («Пиры») к романтическим поэмам («Эда», «Бал»);

3.1827—1833 гг. — освоение новых поэтических тем и лирических
жанров, а также угасание жанра поэмы («Цыганка»);

4. 1833—1844 гг. — расцвет философской лирики.

Первые произведения – Это стихотворения в духе традиционной лирики той поры — Ба­ратынский обращается с посланиями к друзьям, не скупится на эпиграммы, сочиняет элегии, мадригалы, пробуя свои силы в разнообраз­ных малых лирических формах. Преимущественные темы и мотивы лирики Баратынского ранней поры — эпикурейские наслаждения в дружеском кругу, любовные уте­хи, вакхические забавы и веселье пиров. Однако, воспевая беспечные ра­дости жизни, поэт никогда не забывает, что они преходящи, и прерывает их «вздохами» о быстро наступающей старости или неумолимо подстере­гающей смерти. Однако все чаще эпикурейские и гедонистические мотивы, восходя­щие к «легкой» поэзии, осложняются романтическими переживаниями. Разочарование проистекает не из вечной противоречивости между юной жизненностью и охлаждающей старостью, а от неудовлетворенности об­ществом и всем ходом бытия. Обобщая эти настроения в поэме « Пир», Баратынский рисует пустые утехи блестящих обедов. Он строит антитезу барских забав и милой, дружеской пирушки. Его влечёт пир как праздник духа, но не как он есть. После этой поэмы из лирики практически исчезают мотивы удалого дружеского застолья и вакхических забав. В стихотворениях 20х годов Б. предельно обобщает традиционные элегические чувствования, которые становятся уже не временными и переходящими, а постоянными спутниками его души. Если он пишет о разлуке – это вечная разлука, о постигшем его разуверении – то это чувство обнимает его целиком. Он обнаруживает в себе « Старость души» – характерную черту начала 19 столетия. Своеобразие Б. заключается не только в предельной обобщённости элегических чувств, но и в трезвом их анализе. Б. размышляет не над тем, что было, а над тем, что стало. В « Признании» Б. строит парадоксальную ситуацию любовной элегии уж без любви. Она посвящена не признанию в любви, а признанию в нелюбви. Любовь героя гибнет в совершенно обыкновенных обстоятельствах, и сам герой обыкновенный. Б. раньше других увидел предел человека. В своих элегиях он отбросил всякие иллюзии, будто человек сам может управлять своей судьбой. Напротив, человек – самый благодатный и податливый материал для законов и обстоятельств. Благодаря этому любовная элегия у Б превращается в философско-психологическую. Элегическая грусть не временное и частное, а общее состояние человеческой судьбы. Следом за элегиями идёт ряд «эротических» поэм – «Эда» ( гусар обольщает простую девушку), «Бал»( обольстительница Нина ,наконец, влюбляется в Арсения, но Арсений влюблён в Ольгу), « Цыганка» ( Елецкой влюблён и в страстную цыганку Сару и в великосветскую даму Веру, после его смерти одна впадает в безумие, вторая переживает внутреннюю трагедию), « Переселение Душ» ( красавица Зораида влюбляется в певца, и узнав, что у неё есть соперница – пастушка Ниэта, с помощью волшебного кольца приобретает возлюбленного, но теряет красоту и царство).

Наибольшие достижения в лирике третьего периода связаны с философской лирикой. Природа человека – двойственна. В нём есть вечный порыв к свободе, но он никогда не способен её достичь. Фатальная обречённость и знание тщетности усилий от рождения – жизненная философия Баратынского, наиболее согласующаяся с жанром элегии. Эти идеи и мотивы отражены в сборнике 1827 года. Здесь нет места любовной лирики, но царствует философская элегия. « Смерть» ( как равновесие во Вселенной), « Последняя Смерть», « К чему невольнику мечтания свободы?» – фатальная предначертанность и, вместе с тем, мятежный дух свободы. Последний период творчества – книга стихотворений « Сумерки». Грядущая судьба человека окрашена глубоким трагизмом. Регресс выражается в уходе от природы, раньше человек жил довольствуясь малыми материальными, но производя большое духовное богатство. « Приметы» говорят о том, что исследование природы плодотворно только когда она сама открывает свои тайны. « Недоносок» символизирует заранее обречённого человека, Надежда автора – сохранение духовности человека в мире бездуховного царства.

Интересно, что в 1822 г. П. посвятил Баратынскому два стихотворения.

«Баратынскому из Бессарабии»:

Сия пустынная страна

Священна для души поэта:

Она Державиным воспета

И славой русскою полна.

Ещё доныне тень Назона

Дунайских ищет берегов;

Она летит на сладкий зов

Питомцев муз и аполлона,

И с нею часто при луне

Брожу вдоль берега крутого;

Но, друг, обнять милее мне

В тебе Овидия живого»

(Овидий упоминается как поэт, сосланный Августом на берега Дуная. Здесь намёк на службу Баратынского солдатом в Финляндии, которая рассматривалась как ссылка за проступок, совершённый в школьные годы в Пажеском корпусе)

Современники о творчестве Евгения Баратынского

Воспоминания Пушкина, Белинского, Плетнева и авторов XIX века об известном поэте

Евгений Баратынский, возможно, одна из самых недооцененных фигур в русской литературе XIX века. Поэт и переводчик, автор «Пиров» (по выражению литературоведа Александра Кушнера, на полшага опередивших «Евгения Онегина») и «Эды», а также сборника стихотворений «Сумерки», он остался в тени Жуковского, Пушкина и даже Дениса Давыдова.

Однако современники вели вокруг его творчества довольно горячие споры. Кто-то его стихотворения боготворил, кто-то считал их бездарными, но все соглашались, что он был одним из самых одаренных поэтов своего времени. Мы собрали несколько отзывов о том, как воспринимались произведения Баратынского людьми, многие из которых знали его лично.

Александр Пушкин, поэт

Баратынский принадлежит к числу отличных наших поэтов. Он у нас оригинален, ибо мыслит. Он был бы оригинален и везде, ибо мыслит по-своему, правильно и независимо, между тем как чувствует сильно и глубоко. Гармония его стихов, свежесть слога, живость и точность выражения должны поразить всякого хотя несколько одаренного вкусом и чувством. Кроме прелестных элегий и мелких стихотворений, знаемых всеми наизусть и поминутно столь неудачно подражаемых, Баратынский написал две повести, которые в Европе доставили бы ему славу, а у нас были замечены одними знатоками. Первые, юношеские произведения Баратынского были некогда приняты с восторгом. Последние, более зрелые, более близкие к совершенству, в публике имели меньший успех. Постараемся объяснить причины.

никогда не тащился по пятам увлекающего свой век гения, подбирая им оброненные колосья; он шел своею дорогой один и независим. Время ему занять степень, ему принадлежащую, и стать подле Жуковского и выше певца Пенатов и Тавриды.

Иван Киреевский, философ и литературный критик

С ними сошелся и Баратынский, и в их живительном обществе загорелась в душе его первая искра его поэтического таланта, уже приготовленного его прежнею жизнию. Так в хорошем, равно как и в дурном, сочувствие окружающих нас людей вызывает из сердца те стремления, которые без того, может быть, никогда не родились бы на свет. Общее мнение скоро соединило имя Баратынского с именами Пушкина и Дельвига, в то же время как внутреннее сродство сердечных пристрастий связало их самою искреннею дружбою, цело сохранившеюся до конца жизни всех трех.

Виссарион Белинский, литературный критик

Г-н Баратынский поэт ли? Если поэт, какое влияние имели на нашу литературу его сочинения? Какой новый элемент внесли они в нее? Какой их отличительный характер? Наконец, какое место занимают они в нашей литературе?

Несколько раз перечитывал я стихотворения г. Баратынского и вполне убедился, что поэзия только изредка и слабыми искорками блестит в них. Основной и главный элемент их составляет ум, изредка задумчиво рассуждающий о высоких человеческих предметах, почти всегда слегка скользящий по ним, но всего чаще рассыпающийся каламбурами и блещущий остротами.

Степан Дудышкин, литературный критик

В том же No «Современника» напечатано XV стихотворений Баратынского. Не можем сказать сколько именно, но большая часть из них была уже напечатана в других журналах, и «Современник» на том основании, что стихотворения эти не вошли в «Полное Собрание Сочинений» перепечатал их. Ни одно из них не отличается отделкой, но зато в большей части есть стихи, удачные и часто жгучие. Известно, что стих Баратынского тяжел, далеко неблестящ и даже часто неудачен. Только местами у него прорываются стихи, которые говорят, что он был один из умнейших и благороднейших писателей пушкинского периода. Его грусть и раздумье, за которое Пушкин назвал его «Гамлетом-Баратынским», все больше и больше сосредоточивавшиеся в нем с летами, так и проглядывает в меткости некоторых выражений, за которыми следуют совершенно-прозаические стихи.

Петр Плетнев, поэт и литературный критик

Баратынский преимущественно поэт элегический. Надобно ли смотреть на поэзию также, как смотрят на те произведения ума, которые постепенно приближаются к высшему своему совершенству? Если в учёном сочинении повторение давно известных истин показывает ничтожность писателя: должно ли по этому правилу заключить, что поэт, изображающей знакомые, испытанные чувствования, не производит ничего и не заслуживает отличного внимания? Науки суть плоды опытов, живое подобие разных возрастов человеческого смысла, Искусства же составляют одни отзывы чувственных ощущении, всегда и везде свойственных природе человека. Картины одних и тех же чувствований, как образы людей, до бесконечности могут изменяться. Тибулл и Проперций, Парни и Гёте в своих элегиях разнообразны и разнозанимательны. У каждого из них есть собственный характер, особенное составление мыслей, отличное слияние света и тени, сила и нежность красок. Баратынский показывает большую власть над своим искусством. Увлекаясь движениями сердца, он не перестаёт мыслить и каждую свою мысль умеет согревать чувством. В его элегиях не унынье, не мечтательность, но (если можно сказать) раздумье. Может быть, природа создала эту душу для веселости. Опыты жизни заставляют нас часто углубляться в самих себя. Внимание знакомит с тяжелыми тайнами человечества. Мы усиливаемся отогнать от сердца мрачные мысли, но в то же время становимся недоверчивыми к счастью. В нас примечают противоречие надежд и желании. Оно-то составляет прелестное разнообразие элегии Баратынского. Иногда близкий к слезам, он их остановит и улыбнется; за то и веселость его иногда светится сквозь слезы. Датская чувствительность и ум философа под строгою властью тонкого вкуса, составляют его главный характер.