Из чего твой панцирь черепаха стихи
Эпиграммы
Недавно я опубликовала очерк о замечательном человеке-Ефиме Григорьевиче Эткинде http://www.proza.ru/2016/05/18/1068. В библиографии среди других книг указан сборник «323 эпиграммы» (1988). Я очень люблю этот литературный жанр. Когда в тексте встречаюсь с эпиграммами, всегда записываю. Много эпиграмм помещала в литературном дневнике.
Эткинд во вступительной статье пишет : «Я начал коллекционировать эпиграммы лет двадцать пять тому назад, — сначала только фиксировать, что слышал, а потом стал специально просить моих знакомых записывать и передавать мне все, что они помнят. Так что собирал я эпиграммы, как собирают фольклор — сказки или песни. Бродячие тексты нередко испытывают те же превращения, что песни: переходя устно от одного к другому, они трансформируются — возникают варианты, иногда меняется адресат, иногда два соединяются в один, один дробится на два или текст сокращается с шести строк до двух, иногда одно имя заменяется на другое».
Эпиграмма-небольшое стихотворное произведение, высмеивающее какое-то лицо или явление.
Зародилась эпиграмма в глубокой античности и сохранилась до наших дней.
С уважением ко всем читателям!
Предлагаю вниманию читателей некоторые эпиграммы.
Весь зоопарк смешил до колик
Борец за правду — смелый кролик,
Сказавший прямо, что не прав
Его глотающий удав.
Вл. Гершуни
Черепаха
Из чего твой панцирь, черепаха?
Я спросил и получил ответ:
Из пережитого мною страха
И брони надежней в мире нет.
Лев Халиф
Мы все евреи понемногу
Когда-нибудь и как-нибудь,
Так обрезаньем, слава богу,
У нас немудрено блеснуть.
На советского читателя.
К литературе тяготея,
По магазинам бегал я,
Купил себе Хемингуэя,
Не понял ни хемингуя.
Молодой поэт:
Я сижу на берегу,
Мою левую ногу.
Старый поэт:
Не ногу, поэт, а ногу.
Молодой поэт:
Все равно отмыть не могу.
Есть тяжелые моменты
В жизни творческих людей:
Пожилые импотенты
Ищут опытных ****ей.
М. Дудин
Этапы большого пути
Мама. Ясли. Детский сад.
Школа ВУЗ. Гослитиздат.
1958
О берег плещется волна
И люди от жары раскисли .
Как много плавает говна
В прямом и переносном смысле!
К. Симонов
Выхожу один я на дорогу.
Предо мною даль светлым — светла.
Ночь тиха, пустыня внемлет Б о г у .
Это все нам партия дала.
Жили были дед да баба
На сто пятом этаже.
Так как лифт работал слабо,
Оба умерли уже.
Торжествующий порок или неправильное распределение богатств.
У одного педераста
Было рублей полтораста.
Евгений Шварц.
Что значит в наши дни быть баснословно смелым?
Звать черным черное, а белое звать белым.
Чрезмерно громких од убийцам не слагать,
Лгать только по нужде, а без нужды не лгать.
Фридрих фон Логау Перевод Льва Гинзбурга
Ходит, бродит по цехам
Наш директор, поц и хам.
(На М. Маргулиса)
Писанным красавцем вы проснулись?
Знайте, ночью был у вас Маргулис.
М. Светлов 1962 ( Маргулис-парикмахер Дома литераторов М.У.)
Символическое распоряжение.
По распоряжению краевого правительства закрыты две газеты: «Кубанская земля ” и « Кубанская воля ”.
Вновь не стало двух газет .
Это символ, что ли?
На Кубани нынче нет
Ни «Земли ”, ни «Воли ” !
С. Маршак
На К. Ворошилова
Ах, Клим, пустая голова,
Навозом доверху завалена!
Не лучше ль быть хвостом у Льва,
Чем задницей у Сталина?
Я государство мыслю статуей,
Мужчина в бронзе — символ властности;
Под фиговым листочком спрятанный,
Огромный орган безопасности.
И. Гарик
Плодотворная идея
— Новый облик иудея,
Поголовного агрессора,
От портного до профессора.
И мне золото — кумир,
А борьба с борьбой за мир.
Они все головорезы.
И в штанах у них обрезы .
1969.
На «Литературную Газету ”
Наш усталый, дряхлый орган
Так измотан, так издерган,
Что ему и в самом деле
Трудно трижды на неделе.
Неужели греховодник
Превратится в ежегодник?
Н. Разговоров 1967
— Что делать мне с тобой, моя присяга?
Где взять слова, чтоб рассказать о том,
Как в сорок пятом нас встречала Прага,
И как встречала в шестьдесят восьмом?
1968 Ал. Твардовский
Мне Маркса жаль: его наследство
Попало в русскую купель,
Где цель оправдывает средства
А средства обосрали цель.
1969
Везде — хоть бейся, хоть кусайся
— Тут серп и молот, как в Москве!
И это мне серпом по яйцам
И молотом по голове.
Коржавин 1976
На президента Насера
Лежит на пляже кверху пузом
Надежный друг СССР,
Герой Советского Союза
Гамал-Абдул-на-всех-Насер.
Сказал однажды так Маршак,
Как мог сказать один Маршак:
— Я переводчик на Руси
И этим дорожу,
Но я, в отличье от такси,
Не всех перевожу.
Я. Козловский
При всем при том,
При всем при том,
При всем при том при этом
Маршак остался Маршаком,
А Роберт Бернс поэтом .
Ц. Вольпе (?)
Из гроба встал Адам Мицкевич:
— Кто мой редактор? — Усиевич.
— А кто мой переводчик? — Румер.
Адам Мицкевич снова умер.
— А предисловье чье? — Живова.
Адам Мицкевич умер снова.
1949
Старик божественный Джамбул Меня одел бы и обул,
Но беспощадна клаузула: Меня раздела и разула. 1937-1938 М. Матусовский
Когда выходим мы из моды,
Нас выручают переводы .
Е. Тараховская .
Свидание с Ахматовой кончается тоской:
Как даму не обхватывай,
Она доска доской.
Ах у Инбер, ах у Инбер
Что за глазки, что за лоб .
Все смотрел бы, все смотрел бы,
Все смотрел бы на неё б.
Эпитафия
Под камнем сим лежит Серова Валентина.
Моя и многих верная жена.
О Господи, спаси ее от сплина,
Ведь в первый раз она лежит одна.
От имени К. Симонова
Не для меня такая дама,
Я на нее не претендент.
Она профессор. Скажем прямо,
Ей нужен член-корреспондент.
Вас. Казин (?)
ЛИТЕРАТУРНАЯ ЖИЗНЬ 20 -х ГОДОВ
Есенина куда вознес аэроплан?
В Афины древние, к развалинам Дункан. 1921
Луначарскому
Ценя в искусстве рублики,
Нарком наш видит цель:
Дарит лохмотья публике,
А бархат — Розенель.
Д. Бедный
Демьян, ты мнишь себя уже
Почти советским Беранже.
Ты, правда, ”б ” , ты, правда, ”ж ’
Но все же ты не Беранже.
Луначарский.
На четвертом этаже Проживает эта ”ж ” ,
Ну а пишет так, что аж
Пахнет и шестой этаж.
С. Михалков (Добавление)
Но на пятом этаже
пишут тоже это же
На Николая Тихонов.
Гвозди бы делать из этих людей:
Больше бы было в продаже гвоздей. 1923
Вы думаете, здесь живет Брик,
Исследователь языка?
Здесь живет шпик
И следователь из Чека.
Как приехали в Тбилиси
Сразу все перепилися:
Шо-то пили, шо-то ели, Шота Руставели .
А. Н. Толстой 1938
На Алексея Толстого.
В доме сем под каждым шкафом
Очень гнусно пахнет графом .
Борис Лавренев 1939 б. Царское Село
Корнейчук и Ванда
Не семья, а банда.
Эм. Казакевич 50-е годы
На Сергея Васильева.
Бывает, что и С. Васильев
Стихи слагает без усильев. 1949
Суровый Суров не любил евреев,
На них везде и всюду нападал.
Его за это порицал Фадеев,
Хоть сам он их не очень уважал.
Когда же Суров, мрак души развеяв,
На них кидаться чуть поменьше стал,
М. Бубеннов, насилие содеяв,
Его старинной мебелью долбал.
Певец ’’Березы ” в жопу драматурга,
Как будто в иудея Эренбурга,
Столовое вонзает серебро.
Но, следуя традициям привычным,
Лишь как конфликт хорошего с отличным
Рассматривает дело партбюро.
Эм. Казакевич 1954.
НА ПИСАТЕЛЕЙ -ДОНОСЧИКОВ.
На Льва Никулина.
Никулин Лев, стукач-надомник,
Недавно выпустил трехтомник.
1956
Каин, где Авель? Никулин, где Бабель?
Дорогая родина,
Чувствуешь ли зуд?
Оба Воеводина По тебе ползут.
На роман Аркадия Первенцева «Матросы ”
Читал я «Матросы ” .
Сознанья уж нет,
В глазах у меня помутилось,
Увидел в конце: ’’Продолжение след .”
Упал, сердце больше не билось.
На Павла Нилина
В мозгу у Павла Нилина
Всего одна извилина,
И та от Яна Сажина
Из жопы пересажена.
Теперь у Яна Сажина
На этом месте скважина.
1949
На С. Наровчатова
От Эльбы до Саратова,
От Волги до Курил
Сергея Наровчатова
Никто не перепил.
Мих. Исаковский 1949.
Львы — очень тонкая наука,
Их чтит по разному народ:
Вот Лев Ошанин — это сука,
Лев Озеров — наоборот.
Н. Глазков
На Николая Шпанова.
Писатель Николай Шпанов
Трофейных обожал штанов
И длинных сочинял романов
Для пополнения карманов.
На Николая Грибачёва.
Наш переводчик не жалел трудов,
Но десять лет назад он был щедрее:
Перевести хотел он всех жидов,
А перевёл лишь одного еврея.
Татьяна Тэсс, Татьяна Тэсс
Одна из лучших поэтесс
И даже Эдуард Багрицкий
Порой хватал её за цицки.
Пред камнем сим остановись прохожий:
Здесь Федин спит, на всех похожий.
Ю.Тынянов.
Однажды ГПУ пришло к ЭЗОПУ
И хвать его за жопу.
Смысл этой басни ясен:
Не надо басен.
Н.Эрдман 1938(?)
Из чего твой панцирь черепаха стихи
Лев Халиф – русский поэт, прозаик, автор знаменитого четверостишия «Черепаха», которое в 50-е годы стало фольклорным. «Черепаха» ходила в списках, ее цитировали в спектаклях Эдлиса и брал эпиграфом Юрий Домбровский, но неизменно снимала цензура, тем более если она шла под именем автора. Однажды «Черепаха» была напечатана миллионным тиражом на обложке радиожурнала «Кругозор». В роман В. Гроссмана «Жизнь и судьба» «Черепаха» попала уже как фольклор. В 1977 году Халифа буквально вытолкнули в эмиграцию. «ЦДЛ» и роман «Пролом» были написаны на чужбине.
Талантливо, горько, правдиво 1
Песня нищих, прикарманивших пустоту — Стихотворения, поэма 102
Седьмое небо — Послесловие 105
Лев Халиф
ЦДЛ
ХОХМЫ ХАЛИФА ГУЛЯЛИ ПО МОСКВЕ,
ЕГО «ЧЕРЕПАХА» СТАЛА ФОЛЬКЛОРОМ.
А ПОСЛЕ «ЦДЛ», ДАЖЕ НЕОПУБЛИКОВАННОГО, ЕГО ВЫШВЫРНУЛИ ИЗ СОЮЗА ПИСАТЕЛЕЙ И ПРЕДЛОЖИЛИ УЕХАТЬ ИЗ СТРАНЫ.
НО ХАЛИФ ОЧЕНЬ СИЛЬНЫЙ,
И МИР ЕГО НЕ ЗАБЫЛ.
Оформление художника Е.Ю. Шурлаповой
© Художественное оформление, «Центрполиграф», 2017
Талантливо, горько, правдиво
Года три назад шел я по Ленинграду со знакомой барышней. Нес в руках тяжелый сверток. Рукопись Льва Халифа «ЦДЛ» на фотобумаге.
(С автором мы тогда не были знакомы. Знал, что москвич. А следовательно – нахал. Фамилия нескромная. Имя тоже не без претензии. Но об этом позже…)
Захожу в телефонную будку позвонить. Барышня ждет у галантерейной витрины. Вижу – к ней подходят двое. Один что-то ей говорит и даже слегка прикасается.
Я выскочил, размахнулся и ударил ближайшего свертком по голове.
Парень отлетел в сторону. Но и сверток лопнул. Белые страницы разлетелись по Кубинской улице.
И тут я, признаться, оробел. И так с государством отношения неважные. А здесь – милиция кругом… Ползаю, собираю листы.
Ловеласы несколько пришли в себя. Постояли, постояли… Да и начали мне помогать. Сознательными оказались…
Так книга Халифа выдержала испытание на прочность. Свидетельствую – драться ею можно!
ЦДЛ – это Центральный дом литераторов в Москве. Набитая склоками, завистью, лестью и бесплодием писательская коммуналка.
Дом, из которого выселили его лучших обитателей.
Где неизменно «выигрывают серые».
Где десятилетиями не хоронят мертвецов…
Герой или, вернее, героиня этой книги – литература. Фабула – судьба отечественной литературы. Сюжет – ее капитуляция и гибель.
Отношение к современной русской литературе у Халифа крайне пессимистическое. Ее попросту не существует. Есть талантливые прозаики и стихотворцы. Есть талантливые критики и литературоведы. А живого литературного процесса нет. Есть другой процесс. Процесс истребления русской литературы, который успешно завершается.
Хочется привести такую незатейливую аллегорию.
Допустим, у вас есть мать. Допустим, она проживает с братом в Калифорнии. Неожиданно брат сообщает:
«Мать в тяжелом состоянии».
Вы ему телеграфируете:
«Осень у нас довольно прохладная…»
Далее следует талантливое и подробное изображение калифорнийской осени. О матери же – ни слова.
Вы снова телеграфируете:
«Транспорт у нас работает скверно…»
Далее следует живое, правдивое и критическое описание работы транспорта. О матери же – ни звука.
И так без конца. Ни звука о главном.
Халифу можно возражать. Можно говорить о неожиданно (для третьих эмигрантов) полноценной литературе русского зарубежья. Можно говорить о подводных течениях в нынешней советской литературе. Размахивать внушительным и ярким «Метрополем». Все это можно…
Но у Халифа есть точка зрения. И выражена она талантливо, горько, правдиво.
«ЦДЛ» – это документы, лирические и философские отступления, хроника, анекдоты, бытовые зарисовки.
Не менее разнообразна и тональность книги. Здесь уживаются дидактика с иронией, ода с поношением, благодушная насмешка с язвительной колкостью, возвышенная лексика… с многоточием.
Юрий Мальцев («Вольная русская литература») справедливо указывает: «В своей экспрессивной метафорической прозе Халиф, несомненно, следует традиции таких поэтов, как Марина Цветаева и Осип Мандельштам».
Лично я расслышал здесь также и хитрый говорок Марамзина: «…Мы уезжаем, а вы нам вдогонку глаза свои посылаете…»
Можно вспомнить и напевы Андрея Белого. И карнавал метафор Юрия Олеши.
Действительно, единица измерения прозы Халифа – метафора, то и дело возвышающаяся до афоризма. Цитировать – одно удовольствие.
«…Этот, со стопроцентной потерей зрения, возомнил, что он – Гомер. Ему виднее…»
«…Спартак Куликов… Имя – восстание, фамилия – битва…»
«…Ударил кто-то бомбой в Мавзолей, но вождь остался жив…»
«…Дрейфус умер, но дело его живет…»
«Всякую колыбель – даже революции – надо раскачивать…»
Поначалу меня раздражала нескромность Халифа. Или то, что я принимал за нескромность.
«…Тут и «Доктор Живаго» Пастернака. И «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына… Да и эта – моя – туда встанет».
Поначалу я от таких заявлений вздрагивал. Затем не то чтобы привык, а разобрался.
Не собою любуется автор. И не себя так уверенно различает на мраморном пьедестале. Используя формулу Станиславского, Халиф не себя почитает в литературе. А литературу – в себе и других.
Этим чувством – преданности литературе, верой в ее фантастическое могущество определяется тональность книги.
Я благодарен Халифу за несколько страниц о родном и незабываемом Ленинграде. За «Сайгон» и за «Ольстер». За «Маяк» и за «Жердь». За Вахтина и Шварцмана. За таинственного Лисунова и умницу Эрля. За нечасто протрезвляющегося Славенова и даже за Мишу Юппа. Книгу Халифа не только читать – удовольствие, но и в руках держать приятно…
Новое русское слово (Нью-Йорк)
1979, 16 декабря
Документы, лирические и философские отступления, хроника, анекдоты, бытовые зарисовки
Карлики в дверях и великаны – братья во кресте / Мы – Союза писателей член / Колизеи любопытства / Смертник слова / Великие творили натощак / Толчок в литературу / Столькорукий Шива, тебя бы в наш Союз / Осибирили / Сдирая с груди номера / Нация ищет свои таланты / Назвать – значит не быть / Вы говорите – время проходит… Глупцы, это вы проходите! / «Синтаксис» / Выездная редакция «ЛГ» на Западе / И вы не смоете всем вашим черным кофе поэта праведную кровь! / Человекобомб / По какой категории будете меня хоронить? / Я валюту везу в голове / Биография накаляет строку / С чучелом Земли под мышкой / Не бытие – битие определяет сознание / Бабушка-стюардесса / Все вы писатели на словах / Мы – с донорством, а к нам с вампирством / Из чего твой панцирь, черепаха? / Ленинград – самый подмосковный город мира / Ударил кто-то бомбой в Мавзолей, но вождь остался жив / Любую колыбель, даже революции, надо раскачивать / Давид и Голиаф / «Сайгон» / Переделкино / Иллюзия ненапрасных жертв / Пусть зрячие напишут одиссею! / Мы – интернациональная страна, здесь всем досталось / Выпердосы / Писателю сидеть положено / Сильные мира сего – ссыльные мира сего / Всеми правдами и неправдами жить не по лжи / Самогонщица патриотического кваса / Юрздрав / Лесоруб, он природу любит / Сдался… и издался / У меня есть собственное мнение, но я с ним в корне не согласен / ВОХРАП – Вооруженная Охрана Авторских Прав / Справа – пустыня, а слева? – мираж / Маяк – это же куда не надо плыть / Минные поля нравственности / И что бы такое дать тебе в зубы и что бы тебе пошло, как Черчиллю сигара? / Свобода творчества… Ее навалом, цензоров еще больше / Уже вздернут за голос / Автоматная очередь дошла бы куда быстрее / Вот она – современная русская плаха / Мама Родина, я целую тебя в рот! / И почему человек с выбитыми зубами не звучит так гордо? / Всю жизнь нас Европа с толку сбивала / Моноложка / Рекорд трагизма / Эпилог
Однажды в Москве на улице Герцена я увидел малыша, перебегающего дорогу в ЦЭДЭЭЛ.
Еще секунда и… Я бросился и выхватил его буквально из-под самых визжащих колес.
Я хотел было отшлепать мальчишку. Но он обернулся ко мне, разжал свои тысячелетние морщины и прохрипел: «Ты что, спятил?» Это был детский писатель Коринец.
И вдруг я понял, спасибо случаю:
ЦДЛ – ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ДОМ ЛИЛИПУТОВ!
Три карлика в дверях. Как на засекреченном заводе.
Мини-диктатура. Мини-администрация! Уполномоченная принюхиваться к входящим писателям.
Халиф – Forever
Свежак из-за океана
Пристальный взгляд наблюдательного поэта Льва Халифа. Фото автора
В литературной жизни часто бывают такие случаи, когда знакомишься сначала с текстом, а только потом и с автором, написавшим этот текст. Когда-то, в далекие времена, мне прочитали четверостишие «Черепаха», которое я сразу же запомнил:
– Из чего твой панцирь, черепаха? – Я спросил и получил ответ:
– Он из пережитого мной страха
И брони надежней в мире нет.
Эти изумительные по своей мудрости и афористичности строки не уступали Омару Хайяму. Став фольклором, они ходили в списках, передавались из уст в уста… Не случайно именно этот катрен процитировал Василий Гроссман в романе «Жизнь и судьба». Позже я узнал, что у текста есть автор, чье имя созвучно с Хайямом. Тоже из пяти букв и тоже на букву Х. Имя автора – Лев Халиф. Так «Черепаха» перестала быть для меня анонимной.
История «Черепахи» оказалась очень драматичной. Советская цензура изъяла стихотворение из книги Льва Яковлевича, а книга, пролежавшая в издательстве девять лет, была рассыпана. Первая книга Халифа «Мета» вышла в 1964 году, и опять без «Черепахи». И только в сборнике «Стиходром» в 1972 году «Черепаха» наконец вернулась к своему автору. Вся литературная судьба Льва Халифа не столько экзистенциальное, сколько метафизическое путешествие из страны бесконечных запретов в страну тех законов и правил, которые он сам для себя устанавливает, потому что для поэта не существует ни преград, ни границ… Он не признает никаких стен. Он всегда поверх барьеров.
Я сам свою тесал судьбу,
Снимая стружку, как
Не признавая никаких табу,
И прочее, что вечно было
Шел напролом, где надо делать
Уменье выжидать – возможно,
Но я не ветер, вечно ищущий
Наверно, я – сквозняк,
не признающий стены.
 |
| Лев Халиф. Посейдон. – Нью-Йорк: Lulu, Stihadrom Publishing, 2016. – 84 с. |
В прошлой жизни Лев Халиф всегда был в центре внимания представителей не только официальной, но и неофициальной литературы. Его стихи высоко ценили Виктор Боков, Назым Хикмет, Марк Соболь, Геннадий Цыферов, Генрих Сапгир… Потом началась травля. Разочаровавшись в холуйском лицемерии совписовского официоза, поэт швырнул на стол свой писательский билет и вышел из состава Союза писателей СССР. Отношения с литературным рынком были окончательно прекращены. Даже переводы казахских поэтов проходили с трудом…
Он давно оторван от России. Она теперь живет только в его памяти. Но поэт, если он настоящий Поэт, а не делец и рыночный торговец, везде найдет себе применение и сможет продолжать в любых условиях независимо жить и самозабвенно трудиться. Таким поэтом был Бродский. Таким поэтом оказался и автор «Черепахи». Поражают богатство словаря, эрудиция, фантазия и активная работоспособность Халифа. За 40 лет эмиграции им написано несколько романов и Ниагара неопубликованных стихов. Халиф – вулкан эмоций, фонтан фонетических и визуальных метафор, депо аллитераций и ассонансов…
Они недотроги скорее,
Не то что акация или
В букетах, как швейцары
Будто стражи стоят по
Почти все книги Льва Яковлевича, вышедшие на Западе, включая «ЦДЛ» (1979), «Ша, я еду в США» (1982), «Молчаливый пилот» (1985) и «Песни нищих, прикарманивших пустоту» (2013), оформлял художник-конструктивист из Харькова Вагрич Бахчанян, который в советские времена рисовал карикатуры для 16-й страницы «Литературной газеты». Он умело связывал слово с элементами пластического искусства. В 2009-м Баха не стало.
И вот у меня в руках бесценный раритет, инкунабула – новая книга стихов Льва Халифа «Посейдон». На книге автограф: «Свежак свежака видит издалека. С любовью – автор». На обложке гравюра Питера Брейгеля, чьи сюрные сюжеты очень соответствуют художественному мировоззрению современного поэта.
Старость – явно за что-то
Старость – это молодость в
где всегда не хватает
но зато лежачих в избытке.
Не старость поглаживает по сединам нашего Посейдона. Их озаряет вечная, непроходящая молодость. Он и по сей день – Посейдон в царстве заокеанского халифата. Он крепко держит в руках свой трезубец – символ олимпийской власти:
Черт возьми, я еще Посейдон,
По сей день я еще Посейдон,
С настоящим трезубцем
Та же дерзость высказывания, та же словесная энергия, лаконичность, тонкий, почти папирусный юмор, неистощимое воображение и пристрастие к форме. Но главное вещество в составе этого гремучего раствора – удивительная способность поэтического наблюдения, прицел глазомера, меткость метафор таких же гротескных и парадоксальных, как сама жизнь…
Поэт, он лев, а значит, прав
всей своей сутью из-под спуда,
да вся поэзия – удачный сплав
двух-трех глаголов в радиусе
Лев Халиф – очень наблюдательный человек. Он необычно видит и выражает словом то, мимо чего ежедневно проходят тысячи людей. Он – гений детали. За его плечами – жизнь и огромный литературный опыт. Поэт умеет поворачивать слова такими гранями, что звук становится смыслом, а расхожее выражение – формулой поэтической речи. Как в сообщающихся сосудах, эта незаимствованная, ни на кого не похожая интонация преобразует разговорную речь в поэтическую, и наоборот. Халиф – поэт действия, движения, прорыва… Форвард, который всегда впереди, всегда в авангарде… Интенсивность кровообращения в стихах Халифа, проходя оба круга, возвращает словам их природный первозданный смысл, соединяя раблезианскую легкость и шекспировскую философичность. Халиф работает не на злобу дня, не на час (как писали злые языки), не на миг, а на Вечность.
Однажды ты в зеркало глянешь
И не узнаешь себя,
Куда подевался глянец,
Его обожала судьба,
Ей нравилось быть
Роскошный имея цвет,
Считая себя настоящей,
Потому что другой такой
Многие стихи из книги «Посейдон» имеют не только антологическую ценность, но и онтологическое значение. Это своего рода каббала, где сила эмоционального воздействия пробивает до костей, объединяя все стремления человеческого разума и естества – от низменного до неземного.
Из чего твой панцирь, черепаха?
Условия проведения конкурса:
Какое-то время они плыли в одиночестве, но неожиданно их обогнала большая черепаха.
Потом ещё одна, и ещё… Этих черепах, казалось, двигалась нескончаемая вереница.
Увидев их, Анеле обрадовалась:
– Ныряй и держись руками за самую большую!
Они опустились глубже и, выбрав черепах покрупнее, ухватились за их панцири.
– Здорово, что они попались нам по дороге!
– Анеле, а кто они такие?
– Это большие морские черепахи. Видишь, в отличие от сухопутных у них вместо ног – ласты.
Посмотри, как здорово они ими гребут! Вот так без устали они будут грести дни и ночи, пока не достигнут цели своего путешествия.
– Интересно, какая у них цель?
Черепахи Сергей Засядкин
Номинации: «Поэзия» • «Проза» • «Песня» • «Плейкаст» • «Живопись» • «Фотография» Условие участия в номинациях Поэзия • Проза • Песня:
упоминание черепахи в строках конкурсных произведений
• Участник конкурса в номинациях Поэзия • Проза • Песня • Живопись • Фотография является автором конкурсного произведения.
• В песнях обязательное условие – наличие музыки и вокала, опубликование автора и текста песен обязательно.
• В прозе должно быть не менее 800 и не более 6000 знаков с пробелами.
• В стихах должно быть не менее 8 и не более 40 строк.
Условие участия в номинациях Плейкаст:
изображение черепахи в изо/фотосоставляющей
• Каждый участник может добавить в сумме три конкурсные работы.
• Конкурсные работы, не соответствующие условиям конкурса, не рассматриваются.
• Конкурсные работы могут быть совмещены с любым другим конкурсом в разделе Конкурсы сайта
Только упоминание заданной тематики в названии конкурсных работ не засчитывается.
Конкурсные работы, не соответствующие условиям конкурса, не рассматриваются.
Из чего твой панцирь черепаха стихи
Беседа с герпетологами
Я познакомился с двумя герпетологами: Левиным из Москвы и Тереховым из Ташкента. Ночью герпетологи охотятся. Они уходят за город, на каменистую предгорную равнину и ловят ночных ящериц-гекконов, приманивая их светом карманных фонариков.
Герпетологи молоды, белобрысы, у них томатно-красные, загорелые лица и воспаленные от ночной работы тяжелые веки. Я провел с ними целый вечер. Говорили о змеях. Терехов поймал в окрестностях Иолотани около 2000 эф, в окрестностях Байрам-Али — 1500.
Эфа — наиболее ядовитая змея Туркмении.
— …Я наступаю на нее ногой и беру крепко за загривок. Ядовитых змей ловить легко: они не боятся человека и не убегают.
Терехов находится здесь в командировке, а у Левина отпуск: он приехал сюда, в пустыню, отдыхать.
По словам Терехова, местные жители поразительно плохо разбираются в змеях. Все они считают, например, стрелку (ок-илён) ядовитой, а на самом деле она абсолютно безвредна. Это небольшая змея с красивой, узорчатой, желтоватого цвета шкурой. По легенде, она пронзает, как стрела, грудь верблюда. И эту чушь повторяют из поколения в поколение…
А эфу в некоторых местах считают безопасной. Все это от того, что укусы бывают редко.
Терехов показывает свои коллекции.
В кухне под столом лежат холстяные, перевязанные бечевкой, мешочки, маленькие ящички, клетки. В ящичках что-то скребется, а мешочки забавно топорщатся и подрагивают, как живые.
— Вот самое ценное, — говорит Терехов, беря с пола небольшую клетку, на дне которой лежит ворох травы, а на сетке с внутренней стороны сидят две маленькие ящерицы. Засунув руку в траву и пошевелив там, Терехов вынимает маленькую извивающуюся змейку. — Это афганские лотаринги. У них крест на голове, видите? Очень редкие экземпляры. В Советском Союзе было всего три штуки, и вот я нашел еще две. А ящерицы — им в корм.
Затем он берет холстяной мешочек, развязывает его.
— Ну-ка, ну-ка… Что там у нас? — приговаривает он, запустив руку в глубь мешка и копаясь там ощупью довольно долго. Потом вдруг вытаскивает пучок змей. Это стрелки. Туркмены, стоящие рядом, отшатываются. Терехов, чтобы доказать безвредность стрелки, берет змеиную голову в рот.
В другом мешке — полозы. Эти кусаются, но, находясь две недели в неволе, они утратили рефлекс укуса. В деревянном ящичке лежат сваленные друг на дружку ящерицы агамы. Они неподвижные, сонные: время позднее, двенадцатый час ночи, а ящерицы живут по режиму.
Вот маленькие, величиной с блюдечко для варенья, черепахи — для подарков в Москву. Вот привязанный к ножке стола небольшой варанчик «зем-зем». Он сердито шипит, надувая зоб, и бьет хвостом. Он похож на резиновую надувную игрушку. Затем извлекаются из мешков удавчики, гекконы, ящерицы, «кизыл-кулак» и прочая гадость. Ядовитые змеи, к сожалению, отправлены сегодня в Москву. Герпетологи очень огорчены тем, что ядовитых змей не удалось отправить самолетом, они поехали в поезде.
Когда я спрашиваю, а куда, собственно, ядовитым змеям спешить, Левин озабоченно вздыхает:
— К ним на железной дороге относятся плохо. Ящики бросают как попало, кормят не вовремя — в общем, казенщина, без души относятся…
Незаметно разговор перебрасывается от змей к паукам. В Туркмении наряду с эфой и гюрзой очень опасен маленький черный паучок — каракурт или «мей», как его называют туркмены. А вообще здесь бесчисленное множество пауков, самых разнообразных. Каждый второй паук — не описанный, неизвестный науке. Можно настряпать кучу диссертаций. Но никто пауками не занимается, потому что нет специалистов. Герпетологи рассказывают это как смешной анекдот и очень смеются…
Они славные ребята, но слегка однообразные. Говорят только о своем. Несколько раз я пытаюсь пробиться сквозь этот панцирь профессионализма.
— Кстати, насчет черепах, — говорю я.— Есть такие стихи, кажется, Халифа: «Из чего твой панцирь, черепаха? — я спросил — и получил ответ…»
Щупленький, с красными глазами гнома Левин неожиданно перебивает меня:
— Между прочим, это неверно, что у черепах отсутствует слух.
— Послушайте, Левин! — возмущаюсь я. — Я читаю стихи, а вы перебиваете!
— Простите, — говорит Левин.
Я декламирую громко, с чувством:
Пауза. Герпетологи из деликатности молчат некоторое время. Затем Терехов говорит негромко:
