Лопе де вега стихи на испанском с переводом
Лопе де вега стихи на испанском с переводом
Новости культуры
Испании и стран Латинской Америки
| Выберите страну |
| Аргентина |
| Боливия |
| Бразилия |
| Венесуэла |
| Гватемала |
| Гондурас |
| Испания |
| Колумбия |
| Коста-Рика |
| Куба |
| Мексика |
| Никарагуа |
| Панама |
| Парагвай |
| Перу |
| Пуэрто-Рико |
| Сальвадор |
| Уругвай |
| Чили |
| Эквадор |
| Другая |
В этом разделе можно прочитать без регистрации 6 произведений
Только для зарегистрированных со статусом VIP:
Tania-Soleil Journal
Параллельные переводы. Фоторепортажи. Статьи об изучении иностранных языков.
- Главная
- English
- Стихи. Переводы с английского языка на русский
- Стихи. Переводы с русского языка на английский
- Поздравления, пословицы, цитаты и афоризмы на английском языке
- Английский язык для детей
- Тексты песен на английском языке с переводом
- Русские и советские песни на английском языке
- Deutsch
- Стихи. Переводы с немецкого языка на русский
- Стихи. Переводы с русского языка на немецкий
- Поздравления, пословицы, цитаты и афоризмы на немецком языке
- Немецкий язык для детей
- Тексты немецких песен с переводом
- Тексты русских и советских песен с переводом на немецкий язык
- Español
- Стихи. Переводы с испанского языка на русский
- Стихи. Переводы с русского языка на испанский
- Поздравления, пословицы, цитаты и афоризмы на испанском языке
- Испанский язык для детей
- Тексты песен на испанском языке с переводом
- Français
- Стихи. Переводы с французского языка на русский
- Стихи. Переводы с русского языка на французский
- Поздравления, пословицы, цитаты и афоризмы…
- Французский язык для детей
- Тексты французских песен с переводом
- Русские и советские песни на французском языке
- «Le Français ça vous chante»
- Italiano
- Стихи. Переводы с итальянского языка на русский
- Стихи. Переводы с русского языка на итальянский
- Поздравления, пословицы, цитаты и афоризмы…
- Итальянский язык для детей
- Тексты итальянских песен с переводом
- Русские и советские песни на итальянском языке
- Вавилон
- Об иностранных языках
- Фоторепортажи
- Карта сайта
- Контакты
Lope de Vega «Es la mujer del hombre…»
Параллельные переводы. Стихотворение Лопе де Вега на испанском и русском языках.
Es la mujer del hombre lo más bueno,
y locura decir que lo más malo,
su vida suele ser y su regalo,
su muerte suele ser y su veneno.
Cielo a los ojos, cándido y sereno,
que muchas veces al infierno igualo,
por bueno, al Mundo, su valor señalo;
por malo, al hombre, su rigor condeno.
Ella nos da su sangre, ella nos cría;
no ha hecho el Cielo cosa más ingrata;
es un ángel y a veces una arpía.
Quiere, aborrece, trata bien, maltrata,
y es la mujer, en fin, como sangría,
que a veces da salud y a veces mata.
Lope de Vega (1562-1635)
О, женщина, услада из услад
и злейшее из порождений ада.
Мужчине ты и радость и награда,
ты боль его и смертоносный яд.
Ты добродетели цветущий сад
и аспид, выползающий из сада.
За доброту тебя прославить надо,
за дьявольскую ложь — отправить в ад.
Ты кровью нас и молоком взрастила,
но есть ли в мире своенравней сила?
Ты шелест крыл и злобных гарпий прыть.
Тобою нежим мы сердца и раним,
Тебя бы я сравнил с кровопусканьем,
оно целит, но может и убить.
Лопе де Вега
Перевод Павла Грушко
Комментарии
Lope de Vega «Es la mujer del hombre…» — Комментариев нет
Добавить комментарий Отменить ответ
Этот сайт использует Akismet для борьбы со спамом. Узнайте, как обрабатываются ваши данные комментариев.
manfinnar
manfinnar
No sé qué tiene el aldea
donde vivo y donde muero,
que con venir de mí mismo,
no puedo venir más lejos.
Ni estoy bien ni mal conmigo;
mas dice mi entendimiento
que un hombre que todo es alma
está cautivo en su cuerpo.
Entiendo lo que me basta,
y solamente no entiendo
cómo se sufre a sí mismo
un ignorante soberbio.
De cuantas cosas me cansan,
fácilmente me defiendo;
pero no puedo guardarme
de los peligros de un necio.
Él dirá que yo lo soy,
pero con falso argumento;
que humildad y necedad
no caben en un sujeto.
La diferencia conozco,
porque en él y en mí contemplo
su locura en su arrogancia,
mi humildad en mi desprecio.
O sabe naturaleza
más que supo en este tiempo,
o tantos que nacen sabios
es porque lo dicen ellos.
«Sólo sé que no sé nada»,
dijo un filósofo, haciendo
la cuenta con su humildad,
adonde lo más es menos.
No me precio de entendido,
de desdichado me precio;
que los que no son dichosos,
¿cómo pueden ser discretos?
No puede durar el mundo,
porque dicen, y lo creo,
que suena a vidrio quebrado
y que ha de romperse presto.
Señales son del juicio
ver que todos le perdemos,
unos por carta de más,
otros por carta de menos.
Dijeron que antiguamente
se fue la verdad al cielo;
tal la pusieron los hombres,
que desde entonces no ha vuelto.
En dos edades vivimos
los propios y los ajenos:
la de plata los estraños,
y la de cobre los nuestros.
¿A quién no dará cuidado,
si es español verdadero,
ver los hombres a lo antiguo
y el valor a lo moderno?
Todos andan bien vestidos,
y quéjanse de los precios,
de medio arriba romanos,
de medio abajo romeros.
Dijo Dios que comería
su pan el hombre primero
en el sudor de su cara
por quebrar su mandamiento;
y algunos, inobedientes
a la vergüenza y al miedo,
con las prendas de su honor
han trocado los efectos .
Virtud y filosofía
peregrinan como ciegos;
el uno se lleva al otro,
llorando van y pidiendo.
Dos polos tiene la tierra,
universal movimiento,
la mejor vida el favor,
la mejor sangre el dinero.
Oigo tañer las campanas,
y no me espanto, aunque puedo,
que en lugar de tantas cruces
haya tantos hombres muertos.
Mirando estoy los sepulcros,
cuyos mármoles eternos
están diciendo sin lengua
que no lo fueron sus dueños.
¡Oh, bien haya quien los hizo!
Porque solamente en ellos
de los poderosos grandes
se vengaron los pequeños.
Fea pintan a la envidia;
yo confieso que la tengo
de unos hombres que no saben
quién vive pared en medio.
Sin libros y sin papeles,
sin tratos, cuentas ni cuentos,
cuando quieren escribir,
piden prestado el tintero.
Sin ser pobres ni ser ricos,
tienen chimenea y huerto;
no los despiertan cuidados,
ni pretensiones ni pleitos;
ni murmuraron del grande,
ni ofendieron al pequeño;
nunca, como yo, firmaron
parabién, ni Pascuas dieron.
Я не знаю, в каком селенье
Буду жить и умру одиноко,
Ведь тому, кто к себе вернулся,
Не придётся ходить далёко.
Ни добра, ни зла нет со мною,
То, что понял я, больше даст мне:
Человек – лишь частица духа,
В теле бьется, в плену ужасном.
Все то, что хотел, постиг я,
Одного постичь не сумел я,
Как же так от себя страдают
Невежество, высокомерье?
От стольких вещей устал я,
Легко от них ускользаю,
Но не смогу защититься
От глупости никогда я.
Называет меня глупцом он,
Только доводы все фальшивы,
Ведь смиренье с глупостью рядом
Не сойдутся, пока мы живы.
Только разницу все же вижу,
Созерцая нас без сомненья,
Что безумна его гордыня,
А смиренье мое в презренье.
В наше время, знает природа,
И о том белый свет поведал,
Что слывут мудрецами люди,
Лишь поскольку кричат об этом.
«Знаю, что ничего не знаю», –
Так философ сказал в смятенье,
Величайшее с наименьшим
Уравняв меж собой в смиренье.
Не могу я считать себя мудрым,
Ведь несчастным себя считаю,
Ну а те, кто в жизни несчастлив,
Вряд ли много о разуме знают.
Мир и жизнь вечно длиться не могут,
Говорят, и, увы, не напрасно:
Мир похож на дрожащие стёкла
И разбиться готов ежечасно.
Знаки разума говорят нам,
Что однажды мы все потеряем,
Кто-то, карту лишнюю взяв,
Кто-то, карту свою поставив.
Говорили в далёком прошлом –
Наша Правда на небо взлетела.
Так ее напугали люди,
Что вернуться она не посмела.
И живём мы в разных эпохах,
Что для нас и прочих заметно:
Ведь у них там серебряный век,
А у нас век царствует медный.
И кого мне спросить об этом,
Где же он, настоящий испанец?
И сравнится ли с мужеством древних
Современников наших храбрость?
Все одеты совсем неплохо,
И все жалуются на цены,
Вроде римляне наполовину,
И паломники непременно.
Повелел Бог тогда Адаму:
Будешь в поте лица есть хлеб свой,
Ты презрел господни заветы,
Не страшась грядущих последствий.
Ну а те, кто не слушал Бога,
К своему стыду и печали,
Изменять его повеленьям,
Позабывши о чести, стали.
Всюду в мире правда и разум
Бредут, как старуха слепая,
Поддерживая друг друга,
На хлеб прося и рыдая.
Два полюса есть у Земли,
И вечно ее движенье:
Быть в милости – лучшая жизнь,
А лучшая кровь – это деньги.
Колокольный я слышу звон,
Только он меня не пугает,
Потому что средь стольких крестов,
Столько мёртвых нас ожидает.
И гляжу я тогда на гробницы,
Чей мрамор, вечный и строгий,
Говорит не том, чем были
Их хозяева в жизни убогой.
Хорошо сделал тот, кто создал их,
Потому что только в могиле
Богатейшие, славные гранды
С бедняками уравнены были.
И питаю я черную зависть,
(Я признаюсь вам в этом честно),
К тем беззвестным людям, которым
Кто живет за стеной, неизвестно.
Без книг, бумаги и перьев,
Без счетов, исков, сплетен, доносов.
Если им написать что-то нужно,
У соседа чернильницу просят.
Ни богаты они и не бедны,
Очагом владеют и садом;
Пересуды и сплетни им чужды,
Ничего им чужого не надо.
Не сплетничают о сильных,
Не питают к слабым презренья,
Никогда на Пасху не пишут
Покровителям поздравленья.
Лопе де вега стихи на испанском с переводом
О, женщина, услада из услад,
Ты злейшее из порожденья Ада.
Мужчине ты и радость и награда,
И боль его и смертоносный яд.
Быть легковерным — глупо и опасно,
И легковерье — это путь страданий,
Но видеть без разумных оснований
Кругом обман — не менее ужасно.
Любовью оскорбить нельзя,
Кто б ни был тот, кто грезит счастьем;
Нас оскорбляют безучастьем
1) По воле судьбы у меня не было иной порочной страсти, кроме природного влечения к любви…
2) Когда мы любим, мы теряем зренье.
3) Недаром какой-то мудрей сказал, что половиной своей красоты женщины обязаны портнихам.
4) Раз сделать глупость — не беда.
Беда — хотеть её исправить.
И глупость первую оставить
Нам безопаснее всегда.
5) Слугу не терпят, если он Кой в чем искусней господина.
6) Чем больше трудностей в борьбе,
… показать весь текст …
В давно исчезнувшие лета
Философ басню написал
О двух горшках. Когда б он знал,
Как здесь подходит басня эта!
Один был глиняный горшок,
Другой — чугунный или медный;
Их у одной деревни бедной
На берег выбросил поток.
И глиняный посторонился
Чугунного, боясь, что тот
Его толкнёт и разобьёт.
Урок бы многим пригодился:
В сравненье с женщиной мужчина —
Горшок чугунный; если с ней
… показать весь текст …
Нам ценна Любовь, когда она вольна
Ничто не усиливает любви так, как неодолимые препятствия.
Любовь предпочитает равных.
Кто ничего не дал, не вправе
На что-нибудь претендовать.
Живём и дышим мы , любя , но любит всяк лишь сам себя.
Кто столько блеска проявил
В искусстве лгать и лицемерить,
Тому дозволено не верить,
Хотя б он правду говорил…
Знай, о друзьях и об идеях,
О женщинах и о картинах
Не следует судить поспешно.
Друзья нам могут изменить;
Идеи требуется взвесить;
В картины надобно всмотреться.
А женщины являют часто
Прекрасный облик без души.
Недаром какой то мудрец сказал, что половиной своей красоты женщины обязаны портнихам.
Ах, мое пытают сердце, воспламеняют нежным взглядом. Но стоит сердцу разгореться, надменным остужают хладом. Сгорю ли я в горниле страсти, иль закалят меня напасти…
О, женщина, услада из услад
и злейшее из порождений ада.
Мужчине ты и радость и награда,
ты боль его и смертоносный яд.
Ты добродетели цветущий сад
и аспид, выползающий из сада.
За доброту тебя прославить надо,
за дьявольскую ложь — отправить в ад.
Ты кровью нас и молоком взрастила,
но есть ли в мире своенравней сила?
Ты шелест крыл и злобных гарпий прыть.
Тобою нежим мы сердца и раним,
Тебя бы я сравнил с кровопусканьем,
оно целит, но может и убить.
Утратить разум, сделаться больным,
живым и мертвым стать одновременно,
хмельным и трезвым, кротким и надменным,
скупым и щедрым, лживым и прямым;
все позабыв, жить именем одним,
быть нежным, грубым, яростным, смиренным,
веселым, грустным, скрытным, откровенным,
ревнивым, безучастным, добрым, злым;
в обман поверив, истины страшиться,
пить горький яд, приняв его за мед,
несчастья ради, счастьем поступиться,
… показать весь текст …
Лопе де Вега (1562-1635)
Felix Lope de Vega y Carpio (1562-1635)
Лопе де Вега создал огромное количество пьес. Дерзкий в жизни, Лопе поднял руку и на традиции испанской драматургии: он отказался от принятого тогда принципа единства места, времени и действия, сохранив лишь последнее, и смело объединял в своих пьесах элементы комического и трагического, создав классический тип испанской драмы.
Пьесы Лопе де Вега затрагивают различные темы: социально-политические драмы из отечественной и иноземной истории (например, пьеса о Лжедмитрии «Великий герцог Московский»), исторические хроники («Доблестный кордовец Педро Карбонеро»), любовные истории («Собака на сене», «Девушка с кувшином», «Учитель танцев»).
В драмах Лопе очень велик исторический пласт. Среди них «Последний готский король», «Граф Фернан Гонсалес», «Зубцы стен Торо», «Юность Бернарда дель Карпио», «Незаконный сын Мударра» и др., — пьесы, в основе которых народные романсы и «Песнь о моём Сиде». Трактовка исторических событий у Лопе близка или совпадает с той, которую столетиями давали романсеро. Театр Лопе де Вега на более высоком уровне разыгрывал знакомые любому жителю Пиренеев сюжеты.
Любая пьеса Лопе де Вега построена таким образом, что случай, вмешивающийся в поток явлений, опрокидывает спокойный ход действия, доводя напряжение драматических переживаний до степени трагизма, чтобы затем ввести это взволнованное море страстей и своеволия в русло законности и строгой католической морали. Любовная интрига, развитие и разрешение которой составляет стержень его драматической фабулы, именно в силу того, что она в состоянии раскрыть все могущество человеческих инстинктов и своеволия, служит у Лопе де Вега, с одной стороны, для показа всей полноты и многообразия человеческого поведения в семье и обществе, с другой — дает возможность наглядно продемонстрировать значимость политических и религиозных идей, господствовавших в современном писателю обществе.
Лопе де Вега в своих многочисленных комедиях («Собака на сене» и др.) обнаруживает исключительный талант комического писателя. Его комедии, которых «и сейчас нельзя читать и видеть без смеха» (Луначарский), насыщены яркой, подчас несколько плакатной веселостью. Особая роль в них отводится слугам, история которых образует как бы параллельную интригу пьес. Именно они, — остроумные, лукавые, сыплющие меткими пословицами и поговорками, — большей частью являются средоточием комической стихии произведения, в чём Лопе де Вега предвосхищает Мольера и автора «Севильского цирюльника» — Бомарше.
“Западноевропейский сонет XIII-XVII веков”, Поэтическая антология, ЛГУ, Ленинград, 1988
“Поэзия испанского возрождения”, издательство “Художественная литература”, Москва, 1990
Серия “Библиотека всемирной литературы”, том 32, издательство “Художественная литература”, Москва, 1974
“Западноевропейская поэзия XII-XVII веков”, издательство “Лингва”, Ереван, 2005
Феликс Лопе де Вега – Испанский театр
- 80
- 1
- 2
- 3
- 4
- 5
Феликс Лопе де Вега – Испанский театр краткое содержание
В тридцать девятый том первой серии вошли наиболее значимые драматические произведения признанных испанских авторов — Лопе де Вега(«Фуэнте Овехуна», «Собака на сене»), Тирсо де Молина(«Севильский озорник, или Каменный гость»), Хуана Луиса де Аларкон(«Сомнительная правда»), Педро Кальдерона(«Стойкий принц», «Дама-невидимка»), и Агустина Морето(«Живой портрет»).
Книга иллюстрирована репродукциями с работ Диего Веласкеса, великого современника драматургов, представленных в настоящем томе.
Составление, вступительная статья и примечания Н. Томашевского.
Перевод М. Донского, М. Лозинского, Ю. Корнеева, Б. Пастернака, Т. Щепкиной-Куперник, М. Казмичева.
Испанский театр – читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
ТИРСО ДЕ МОЛИНА
ХУАН РУИС ДЕ АЛАРКОН
Перевод с испанского
Составление, вступительная статья и примечания Н. Томашевского
Н. Томашевский ИСПАНСКИЙ ТЕАТР ЗОЛОТОГО ВЕКА
На родине Хуана Руиса де Аларкона, в центральной Мексике, между Морелией и Толукой, есть поразительное по красоте место. Называется оно «Тысяча вершин». Издали вершины эти сливаются в однообразную гряду. И лишь попав туда, обнаруживаешь, как не похожа одна вершина на другую по своей форме, цвету, растительности. Нечто подобное происходит с испанской комедией Золотого века. На удалении трех веков стираются индивидуальные приметы, расплываются контуры фигур. Не потому ли на позднейших портретах Лопе де Вега, Тирсо де Молина, Хуан Руис де Аларкон, Педро Кальдерон и Агустин Морето так походят друг на друга, что сливаются в один общий условный портрет? Не потому ли в иных переводах персонажи их пьес говорят на удивление одним языком? Не потому ли, наконец, все эти Дьего, Исавели, Тристаны выбегают на сцену современных театров в костюмах одного покроя, фехтуют, «целуют ноги», обмахиваются веерами, паясничают и бренчат на гитаре? Между тем кто бы усомнился даже по альбомам со скверными репродукциями, что Эль Греко вовсе не походит на Веласкеса, а Мурильо на того и другого?
Время сыграло с драматургами Золотого века злую шутку. В восприятии рядового читателя или зрителя их комедии сливаются в нечто однообразное, могущее без труда сойти за сочинение под коллективным псевдонимом «Лопе де Вега». А ведь Золотой век испанской комедии — это но только почти сто лет торжества беспримерной по оригинальности национальной драматургии, но и эволюции этой драматургии, общие стилевые черты которой никак не скрадывают мощной творческой индивидуальности ее создателей и приверженцев.
Как всякая художественная система, испанская драматургия Золотого века имела свое начало и свой конец. Возникнув в 80-е годы XVI века, она узнала годы расцвета (шестисотые годы — тридцатые годы XVII в.) и годы одряхления. К концу своего существования (пятидесятые — семидесятые годы) она выродилась в манеру. С момента, когда окончательно исчезла культурно-историческая подоплека, вызвавшая ее к жизни (40-е гг.), она, в сущности, была уже обречена.
А такой подоплекой явилась двойственность культуры зрелого западноевропейского Возрождения и ее испанская национальная подоснова.
Еще в конце первой четверти XVI века почти одновременно создаются произведения, весьма наглядно характеризующие двойственность культуры Возрождения: «Книга о придворном» Бальдесаре Кастильоне и «Комедия о придворном» Пьетро Аретино. Сидя в Толедо, где он проживал в качестве папского посла при Карле V, Кастильоне не без меланхолии отделывает свой трактат. В нем он рисует облик «универсального человека» (uomo universale), идеального дворянина, человека, наделенного всеми возможными добродетелями: беззаветно храброго воина, изящного собеседника, человека умеренного в своих потребностях, благожелательного, неподкупно честного и прямого, целомудренного в любви, эрудита, ценителя муз. Словом, Кастильоне создал воображаемый персонаж, некую абстракцию, в которой лишь очень смутно проступали конкретные признаки реального человека. Картина «uomo universale» несколько напоминает переданный Стендалем исторический анекдот, согласно которому некий довольно талантливый художник, позаимствовав для своего полотна у многих великих мастеров — у кого голову, у кого позу, принес свой труд Микеланджело, интересуясь его мнением. «Все это прекрасно, — сказал Микеланджело, — но что станется с вашей картиной в день Страшного суда, когда каждому будут возвращены все части его тела?» Кастильоне еще не предвидел дня Страшного суда. Зато его предвидел другой итальянец, который рыскал в это время по Риму и, так сказать, «на площади» наблюдал то, что Кастильоне видел в залах самых блистательных дворов Европы, начиная от Урбинского дворца Гвидубальдо де Монтефельтро и кончая дворцами римского папы и императора Карла V. Пророчествуя о неминуемом сожжении Рима, этого «нового Вавилона», Пьетро Аретино создал другой, гораздо более реалистический портрет «идеального дворянина». «Главное, что должен уметь такой придворный, — утверждал Аретино, — это быть азартным игроком, завистником, развратником, еретиком, льстецом, злоязычником и сквернословом, неблагодарным, невеждой, ослом; он должен уметь заговаривать зубы, изображать нимфу и быть по необходимости то мужиком, то бабой». На первый взгляд может показаться, что мы имеем дело с простой полемикой между двумя авторами, которые, ко всему прочему, изрядно недолюбливали друг друга лично. На самом дело все обстоит значительно сложнее. Речь идет о двух резко противопоставленных общественных и литературных сознаниях, отражающих двойственность культуры века.
С конца XV века в мире происходят колоссальные изменения. На родине Возрождения, в Италии, усиливается процесс рефеодализации, укрепляются, становясь наследственными, личные тирании, загнивает папство и католическая церковь, развивается ересь, надвигается реформа. Вслед за великими географическими открытиями идет завоевание гигантских территорий за океаном, в Азии и Африке. В ряде стран складывается прочная буржуазия, приходит в упадок потомственное дворянство, наблюдается тенденция к созданию крупных абсолютистских государств-наций. Но, странным образом, в уютные залы княжеских дворцов, где Кастильоне собирал разговоры изящных дам и кавалеров, эти бурные события времени, кажется, даже не проникали. Там все еще витал рыцарский дух. Купол церкви Санта Мария Маджоре в Риме украшается золотом, содранным солдатами Кортеса с ацтекских храмов в Мексике, но собеседники Кастильоне предпочитают вспоминать не о современных кондотьерах, а о рыцарях Круглого стола. Со всем тем рыцарский дух был уже не выражением каких-то общих идеалов, религиозных или патриотических. Он служил лишь «личному украшению», служил основой кодекса «истинного дворянина». Книга Кастильоне стала настольной для всех европейских дворов, не нося ничего специфически итальянского, испанского или французского. «Универсальный человек», воспетый Кастильоне, является не литературной трансформацией действительности, но целостным преодолением этой действительности. Конструкция «универсального человека» покоится на незыблемых категориях. Реальное содержание этого человека служит иллюзии.
Но Кастильоне (подобно великому своему современнику, Ариосто) — лишь одна сторона культуры XVI века; свидетельство того, что рядом с реальностью фактов существовала автономная реальность искусства и стилизованной жизни.
Загрузка...
