Ниоткуда с любовью надцатого мартобря о чем стих

Анализ стихотворения «Ниоткуда с любовью» Иосифа Бродского

Стихотворение «Ниоткуда с любовью» входит в цикл «Части речи», над которым Иосиф Бродский работал в 1975-76 годах в эмиграции. Многие обвиняли любовную поэзию Бродского в намеренной, даже показной холодности, однако данное произведение сложно назвать таким.

С первых же строк автор превращает свое стихотворение не просто в рифмованный текст, а отсылает читателя к традициям эпистолярного жанра. Это добавляет произведению особой проникновенности. При этом то, что обычно в конец письма — пометка «с любовью», у Бродского превращается в своего рода заглавие. Текст — эксперимент, вызов стандартам. И именно с него начинается весь стихотворный цикл.

Образ «ниоткуда» звучит как неопределенное, но в то же время очень объемное место, которое может быть где-угодно — «в городке, занесенном снегом по ручку двери», «за горами, которым конца и края». Лирический герой будто оторван от реального мира и не может точно определить свое положение в мире.

Тон стихотворения сбивчивый, будто взволнованный. Количество слов в строках постоянно меняется. Однако в финале тон повествования становится вновь спокойным, размеренным и нарастающее чувственное сумасшествие лирического героя обретает некоторую завершенность. Герой в своем отчаянном, самоотверженном любовном порыве доходит до точки, которая зовется безумием — «…в темноте всем телом твои черты, как безумное зеркало повторяя».

На эмоциональное состояние лирического героя также указывает название месяца, указанное в самом начале — «надцатого мартобря». Это является аллюзией на Гоголевские «Записки Сумасшедшего», где одно из писем якобы написано 86-го мартобря.

Лирический герой настолько глубоко уходит в свои чувства, что отрекается от веры и оказывается отрешен от всего сразу — и от предмета своей любви, и от «самого» (Бога). В этом стихотворении есть всё — и боль, и отчужденность, и одиночество, и целый клубок искренних чувств, прекрасных, и в то же время губительных.

Иосиф Александрович Бродский по праву считается одной из самых ярких поэтических фигур XX века. Его работы — это новаторство как по части глубины смыслов, так и в вопросе принятых норм стихосложения и языка в целом. Разноплановость, смешение жанров, проникновенная метафоричность — всё это делает поэзию Бродского незабываемой и самобытной.

Иосиф Бродский — Ниоткуда с любовью: Стих

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.

Анализ стихотворения «Ниоткуда с любовью» Бродского

Стихотворение «Ниоткуда с любовью» входит в цикл «Части речи», над которым Иосиф Бродский работал в 1975-76 годах в эмиграции. Многие обвиняли любовную поэзию Бродского в намеренной, даже показной холодности, однако данное произведение сложно назвать таким.

С первых же строк автор превращает свое стихотворение не просто в рифмованный текст, а отсылает читателя к традициям эпистолярного жанра. Это добавляет произведению особой проникновенности. При этом то, что обычно в конец письма — пометка «с любовью», у Бродского превращается в своего рода заглавие. Текст — эксперимент, вызов стандартам. И именно с него начинается весь стихотворный цикл.

Образ «ниоткуда» звучит как неопределенное, но в то же время очень объемное место, которое может быть где-угодно — «в городке, занесенном снегом по ручку двери», «за горами, которым конца и края». Лирический герой будто оторван от реального мира и не может точно определить свое положение в мире.

Тон стихотворения сбивчивый, будто взволнованный. Количество слов в строках постоянно меняется. Однако в финале тон повествования становится вновь спокойным, размеренным и нарастающее чувственное сумасшествие лирического героя обретает некоторую завершенность. Герой в своем отчаянном, самоотверженном любовном порыве доходит до точки, которая зовется безумием — «…в темноте всем телом твои черты, как безумное зеркало повторяя».

На эмоциональное состояние лирического героя также указывает название месяца, указанное в самом начале — «надцатого мартобря». Это является аллюзией на Гоголевские «Записки Сумасшедшего», где одно из писем якобы написано 86-го мартобря.

Лирический герой настолько глубоко уходит в свои чувства, что отрекается от веры и оказывается отрешен от всего сразу — и от предмета своей любви, и от «самого» (Бога). В этом стихотворении есть всё — и боль, и отчужденность, и одиночество, и целый клубок искренних чувств, прекрасных, и в то же время губительных.

Иосиф Александрович Бродский по праву считается одной из самых ярких поэтических фигур XX века. Его работы — это новаторство как по части глубины смыслов, так и в вопросе принятых норм стихосложения и языка в целом. Разноплановость, смешение жанров, проникновенная метафоричность — всё это делает поэзию Бродского незабываемой и самобытной.

LiveInternetLiveInternet

• Регистрация
• Вход

—Рубрики

• Авиация (150)
• Астрономические явления (17)
• Атмосферные конвективные явления (13)
• Атмосферные оптические явления (30)
• Атмосферные электрические явления (14)
• Бабочки (20)
• ВАТИКАН (23)
• Владимир Джанибеков (8)
• Водолей (20)
• Вокруг Солнечной системы (80)
• Вопрос-Ответ (2364)
• Габсбурги (16)
• Гаремы (7)
• Далёкий космос (114)
• Дальние страны (1258)
• ДИНАСТИИ (39)
• Дорога — это жизнь (39)
• ДОСЬЕ (40)
• Животные (536)
• Загадки истории (445)
• ЗАМЕЧАТЕЛЬНЫЕ ИМЕНА (864)
• Замки и Дворцы (27)
• ЗАПОВЕДНИКИ (13)
• ЗДОРОВЬЕ (268)
• Земля (144)
• ЗЕРКАЛО (5)
• Искусство (715)
• Истории любви (186)
• ИСТОРИЯ (2448)
• История одного стихотворения (2035)
• История одной картины (1122)
• Книги для детей (256)
• Краса ветвей зависит от корней (30)
• КУЛЬТУРА (249)
• КУЛЬТУРНЫЙ КОД (53)
• Легенды и мифы (185)
• ЛИТЕРАТУРА (301)
• ЛИТЕРАТУРНЫЕ ГЕРОИ (203)
• ЛИЦА ИСТОРИИ (496)
• ЛИЦА РАЗВЕДКИ (159)
• ЛЮДИ (571)
• Люди-легенды (120)
• МАЯКИ (9)
• Микеланджело Буонарроти (29)
• Микробиология: ВИРУСЫ и БАКТЕРИИ (33)
• МИКРОмир (16)
• Мода (54)
• Москва (75)
• Музеи (123)
• Наполеон Бонапарт (68)
• Насекомые (105)
• НАУКА (623)
• Облака (15)
• Оружие (23)
• ОТКРЫТИЯ и ИЗОБРЕТЕНИЯ (253)
• ПАРАЗИТЫ (23)
• Первые среди равных (197)
• ПЛАНЕТАРИЙ (81)
• Поэзия (764)
• Праздники (53)
• Притчи (34)
• Проза (478)
• Прошлое и настоящее Ташкента (203)
• Психология (81)
• Птицы (214)
• Растения (120)
• Рекорды (19)
• РОЗА ВЕТРОВ (22)
• Романовы (106)
• Россия (1238)
• Сады и парки (36)
• Самарканд — столица Тамерлана (22)
• Санкт-Петербург (113)
• Символы (165)
• Скульпторы (38)
• СЛОВАРЬ (77)
• Соборы и Мечети (65)
• СПИРАЛЬ ВРЕМЕНИ (23)
• Судьбы человеческие (1617)
• ТАЙНЫ и ЗАГАДКИ (370)
• Ташкент (18)
• Узбекистан (213)
• Фарфор (8)
• ФЕНОМЕН (167)
• ФИЛАТЕЛИЯ (195)
• Фотографии (521)
• ФОТОГРАФЫ и их фотографии (187)
• Фра Беато Анджелико (13)
• ХУДОЖНИКИ (804)
• ЦВЕТЫ (48)
• ЧАЙ (24)
• ЧЕЛОВЕК и ПРИРОДА (44)
• ЧТОБЫ ПОМНИЛИ (734)
• ЭВОЛЮЦИЯ (19)
• ЭКСПЕДИЦИИ и НАХОДКИ (290)
• ЭПОХА СССР (455)
• ЮСУПОВЫ (21)

—Поиск по дневнику

—Подписка по e-mail

—Интересы

• Все (1)

—Постоянные читатели

• Все (213)

—Сообщества

—Статистика

Иосиф Александрович Бродский. «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…»

Иосиф Александрович Бродский

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.

Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.

Над циклом «Часть речи» Бродский работал с 1975 по 1976 год, будучи в эмиграции в США. В нем поэт развивал мысль, высказанную в рамках нобелевской лекции, — человек не способен на жизнь вне стихии родного языка.

По мнению Екатерины Семеновой, исследовательницы творчества Бродского, «Часть речи» представляет собой образец «новой разновидности русской поэмы двадцатого века». В цикле есть посвящение, вступление и эпилог, пусть формально они и не выделены. Все стихотворения написаны одним размером, в них по двенадцать строк (за исключением первого). В качестве посвящения выступает «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…». В произведении рассказывается о возлюбленной лирического героя. Первая строка представляет собой переделку клише эпистолярного жанра. То, что в письмах обычно оказывается в конце, Иосиф Александрович ставит в начало. Сразу обозначается пространственная координата – «ниоткуда». Ей поэт дает ряд характеристик, в их числе – «в городке, занесенном снегом по ручку двери», «в уснувшей долине, на самом дне», «за морями, которым конца и края». Место, в котором находится лирический герой, удалено от мира реального. Обратите внимание, Бродский говорит о пяти континентах, хотя на Земле их шесть. При этом понятно, что под материком, держащемся на ковбоях, он имеет в виду Северную Америку. Не может похвастаться герой стихотворения и близостью к миру Божьему: «и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих [ангелов и Господа]». Отовсюду он изгнан, везде чувствует себя чужим. Вероятно, что «ниоткуда» — место вполне реальное, вот только лирический герой не способен в полной мере принять его. Для него реальность воплощают лишь подушка да простыня. Задана Бродским и временная координата – «надцатого мартобря». Иосиф Александрович отсылает читателей к повести Гоголя «Записки сумасшедшего» (1834). В ней одно из писем мелкого петербургского чиновника Поприщина датировано 86 мартобря.

Лирический герой начинает повествование тоном возвышенным, взволнованным, будто пытается разом выразить все захлестывающие его эмоции. Читатель от такого обилия информации немного теряется, путается. Потом ему дается небольшая передышка. Строки удлиняются, словно бусины на нитку нанизываются однородные члены. Тон становится более спокойным, размеренным. В финале все возвращается на круги свои. Последние четыре строки отличаются той же повышенной степенью взволнованности, что и первые. Основная эмоция, выраженная в стихотворении, — отчаянье от одиночества, несчастной любви. Оно доводит лирического героя до состояния безумия. Недаром появляется аллюзия на «Записки сумасшедшего». О психическом нездоровье свидетельствуют и финальные слова:

…в темноте всем телом твои черты,
как безумное зеркало повторяя.

Нередко литературные критики обвиняли лирику Бродского в холодности, однообразности, бесчеловечности. Охарактеризовать подобными словами стихотворение «Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря…» язык не повернется даже у самого ярого противника Иосифа Александровича. В этом произведении есть и боль, и живые эмоции, и искренние чувства.

Анализ стихотворения «Ниоткуда с любовью» Иосифа Бродского

Стихотворение «Ниоткуда с любовью» входит в цикл «Части речи», над которым Иосиф Бродский работал в 1975-76 годах в эмиграции. Многие обвиняли любовную поэзию Бродского в намеренной, даже показной холодности, однако данное произведение сложно назвать таким.

С первых же строк автор превращает свое стихотворение не просто в рифмованный текст, а отсылает читателя к традициям эпистолярного жанра. Это добавляет произведению особой проникновенности. При этом то, что обычно в конец письма — пометка «с любовью», у Бродского превращается в своего рода заглавие. Текст — эксперимент, вызов стандартам. И именно с него начинается весь стихотворный цикл.

Образ «ниоткуда» звучит как неопределенное, но в то же время очень объемное место, которое может быть где-угодно — «в городке, занесенном снегом по ручку двери», «за горами, которым конца и края». Лирический герой будто оторван от реального мира и не может точно определить свое положение в мире.

Тон стихотворения сбивчивый, будто взволнованный. Количество слов в строках постоянно меняется. Однако в финале тон повествования становится вновь спокойным, размеренным и нарастающее чувственное сумасшествие лирического героя обретает некоторую завершенность. Герой в своем отчаянном, самоотверженном любовном порыве доходит до точки, которая зовется безумием — «…в темноте всем телом твои черты, как безумное зеркало повторяя».

На эмоциональное состояние лирического героя также указывает название месяца, указанное в самом начале — «надцатого мартобря». Это является аллюзией на Гоголевские «Записки Сумасшедшего», где одно из писем якобы написано 86-го мартобря.

Лирический герой настолько глубоко уходит в свои чувства, что отрекается от веры и оказывается отрешен от всего сразу — и от предмета своей любви, и от «самого» (Бога). В этом стихотворении есть всё — и боль, и отчужденность, и одиночество, и целый клубок искренних чувств, прекрасных, и в то же время губительных.

Иосиф Александрович Бродский по праву считается одной из самых ярких поэтических фигур XX века. Его работы — это новаторство как по части глубины смыслов, так и в вопросе принятых норм стихосложения и языка в целом. Разноплановость, смешение жанров, проникновенная метафоричность — всё это делает поэзию Бродского незабываемой и самобытной.

Сердце и думка

Гоголь, Бродский, мартобря

« previous entry | next entry »
Nov. 19th, 2012 | 01:14 am

«Как литературно мы имитируем бред сумасшедшего. Дыр бул щыл, мартобря. Крученых, Бродский», – сказала я. «Мартобря — это Гоголь, «Записки сумасшедшего»», – сказал он. И оба оказались правы.

Исследовательский рефлекс, как оказалось, во мне не вовсе еще сгинул. Вернувшись домой, я перечитала стихотворение Бродского, перечитала «Записки сумасшедшего». И появился непреодолимый соблазн порассуждать о мартобре.

Умные люди об этом, конечно, уже писали. Все-таки один из самых ярких в русском языке неологизмов. Все-таки одно из самых известных стихотворений Бродского. И Волошин упоминал этот странный месяц («До Мартобря (его предвидел Гоголь) / В России не было ни буржуа, / Ни классового пролетариата»). Даже в «Викисловаре» мартобрь присутствует – со ссылкой на того же Бродского и Гоголя как первоисточник. В общем, тема не новая.

Однако же при первом беглом просмотре посвященных этой аллюзии статей и комментариев бросилось в глаза: исследователи констатируют интертекстуальную связь, но не размышляют о ее функции (не исключаю, что таки размышляют, просто мне эти работы не встретились). Зачем Бродскому понадобился мартобрь? Ему не хватило фантазии придумать свой несуществующий месяц?

Для начала предлагаю вспомнить, в каком контексте появляется мартобрь у Гоголя. «Записки сумасшедшего» – это дневник Аксентия Ивановича Поприщина. Сопоставляя подневные записи, мы видим, как герой сходит с ума, все больше утрачивая связь с реальностью.

Вместе с тем перед нами не просто «клиническая картина» потери рассудка. Можно выделить несколько уровней осмысления сумасшествия Поприщина (классификация основана на смутных воспоминаниях о лекциях по русской литературе первой трети XIX века).

1. «Социальный». Маленький человек сходит с ума, не выдерживая давления социума, убивающего в нем человеческое достоинство и лишающего права на счастье.
2. Философский. Не человек безумен, а мир (обратите внимание на эпизод с письмами собачек: эти письма слишком похожи на реально существующие! И говорится в них то, о чем Поприщин не мог знать: о том, что генеральская дочка над ним смеется, о предстоящей ее свадьбе и т.д.). Безумие – часть этого мира.
3. Онтологический. Мир «нормальный» – унылая необходимость, в нем нет места надежде на счастье, в нем Поприщин не может претендовать на уважение и любовь. Безумие – это попытка вырваться из пут необходимости к абсолютной свободе. Но попытка эта не удается.

Вспомним финальный монолог героя:

«Нет, я больше не имею сил терпеть. Боже! что они делают со мною! Они льют мне на голову холодную воду! Они не внемлют, не видят, не слушают меня. Что я сделал им? За что они мучат меня? Чего хотят они от меня, бедного? Что могу дать я им? Я ничего не имею. Я не в силах, я не могу вынести всех мук их, голова горит моя, и все кружится предо мною. Спасите меня! Возьмите меня! дайте мне тройку быстрых, как вихорь, коней! Садись, мой ямщик, звени, мой колокольчик, взвейтеся, кони, и несите меня с этого света! Далее, далее, чтобы не видно было ничего, ничего. Вон небо клубится передо мною; звездочка сверкает вдали; лес несется с темными деревьями и месяцем; сизый туман стелется под ногами; струна звенит в тумане; с одной стороны море, с другой Италия; вон и русские избы виднеют. Дом ли то мой синеет вдали? Мать ли моя сидит перед окном? Матушка, спаси твоего бедного сына! урони слезинку на его больную головушку! посмотри, как мучат они его! прижми ко груди своей бедного сиротку! ему нет места на свете! его гонят! Матушка! пожалей о своем больном дитятке. А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?».

Пространство свободы оборачивается все такой же несвободой, глухой стеной, сквозь которую герой не в силах прорваться. Избавившись от причинно-следственных пут мира, он оказался в полной духовной изоляции, одинокий и напуганный. И не в силах в этом своем страхе услышать даже самого себя.

Когда же в записках Поприщина появляется слово «мартобрь» и что это значит?

В дневнике героя это вторая «безумная» дата. Первой стал «год 2000 апреля 43 числа» – так датирована запись, впервые явственно говорящая о помешательстве Поприщина: он заявляет, что он – испанский король. Здесь впервые с начала повести меняется формат даты: если раньше это были только число и месяц («Декабря 5», «Декабря 8»), то здесь появляется год – очевидно, герой таким образом подчеркивает значимость свершившегося: не каждый же день отыскиваются испанские короли. И именно в этой записи впервые появляется путаница с числами.

«Мартобрём» помечена следующая запись: «Мартобря 86 числа. Между днем и ночью». Здесь путаются уже не только числа, но и месяцы. Что характерно: внутреннее время героя словно ускоряется. Мы можем предположить, что мартобрь идет после апреля. И даже если поприщинский апрель на 43-ем дне закончился, то с этого момента до следующей записи должно было пройти как минимум 86 дней. Мы можем только догадываться, насколько насыщен внутренними событиями был для героя этот отрезок времени.

В характере изложения записи от «мартобря 86 числа» тоже появляется нечто новое: разрушаются причинно-следственные связи. Они опадают, словно штукатурка после потопа, вынося на свет Божий причудливые и непостижимые ассоциации героя. Сначала он приходит на службу и вместо своей визы ставит на документах «Фердинанд VIII», потом пробирается в комнату возлюбленной и сулит ей неземное счастье. Потом внезапно его озаряет, что женщина, «коварное существо», «влюблена в черта». Потом мысль перемещается от предмета к предмету столь стремительно, что нет сил уследить: театр, ложа, лорнет, черт, спрятавшийся во фрак, отцы-честолюбцы, патриоты, маленький пузырек, цирюльник на Гороховой, повивальная бабка, магометанство…

Сбрасывая оковы времени, герой теряет и связь с реальностью, все глубже погружаясь в мир своего спутанного сознания.

Обратимся теперь к Бродскому. Использованное им слово «мартобря» явно неслучайно. Это ниточка, протянутая от его миропереживания к художественному миру Гоголя. Но что из Гоголя для него ценно, о чем он хотел напомнить таким образом?

Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим «ты»,
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.

На первый взгляд, в поэтике этого стихотворения есть нечто от «Записок сумасшедшего». Прежде всего, это, конечно, «надцатого мартобря» – нарушение временных ориентиров. Далее – «спутанность» образа адресата («дорогой, уважаемый, милая»). «Приметы» безумия есть и в стиле: об этом ярче всего свидетельствуют «разломанные» фраземы («которым конца и края») и резкие стиховые переносы, создающие впечатление спутанной речи («но не важно / даже кто», «не ваш, но / и ничей»).

Однако же «Ниоткуда с любовью» – не стихотворная вариация «Записок сумасшедшего», это очевидно. Все стихотворение – один период, очень гармоничный в ритмическом и смысловом отношении. Здесь ни одного «сбоя», ни одного «алжирского дея» с «шишкой» «под самым носом». Лирический герой, в отличие от Поприщина, в каждый миг равен себе, он себя не теряет.

Какую же роль тогда играет отсылка к Гоголю?

Думаю, «мартобря» становится метафорой затерянности человека в мире. Но метафорой не автора, а лирического героя.
Он не безумен. Он использует поприщинскую онтологию (без времени, вне пространства) как палитру, единственно способную передать, довоплотить его миропереживание, ось которого – любовь.

Если у Поприщина вспыхнувшее чувство к генеральской дочке пропадает в бездне сумасшествия, как и все остальное, то у лирического героя Бродского любовь – это как раз та самая ниточка, которая позволяет ему сохранить себя.

Вглядимся в создаваемый им образ миропереживания. Пространство – странное. С одной стороны, оно максимально неопределенно («ниоткуда»). С другой, это таинственное «нигде» получает некоторую локализацию: «…вас приветствует с одного / из пяти континентов, держащегося на ковбоях». Да, это штаты. Маленький городок: «…в долине, на самом дне, / в городке, занесенном снегом по ручку двери». Но эта топографическая точность не делает пространство «своим» для героя, логичным, понятным, причинно-следственным, как департамент для Поприщина. Уж больно велик разбег – от континента до городка и простыни… Все равно что видеть Землю из космоса и думать о своей комнате. Точнее, о чужой комнате, где находишься в этот момент. Между континентом и долиной-городком-простыней ничего не существует. Провал. Выщербленная фразема «за горами, которым конца и края» делает это пространство мифологичным, почти сказочным. Оно есть, пока в нем есть герой. Оно ничего к нему не добавляет, ничего не определяет. Оно лишь метафора его одиночества в холодной пустыне.

Время тоже не тождественно смещенному поприщинскому. «Мартобря» здесь – это не сбой в создании человека, бессильного уследить за мелькающими событиями, а скорее осознанный отказ от попыток это делать. В чужом, занесенном снегом «по ручку двери» мире ничего не меняется, время как бы работает в холостую, а потому совершенно неважно, март ли или октябрь за окном. Время утратило свой смысл, и герой отказывается от календаря.

И вместе с тем мир лирического «Я» не рассыпается. Он выстроен – прозрачно и гармонично. Ось его – любовь к той, кому адресовано послание.

Все введенные явные и метафорические координаты – ориентированы на ее восприятие. Они на разных континентах – так появляется в системе его координат пятый континент, «держащийся на ковбоях». Долина, городок… Он будто ведет ее за собой, чтобы показать: вон там, видишь? «Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне». Это я.

В поприщинском дневнике не было диалога. Единственной – и безуспешной – попыткой прорваться к Другому стало его обращение к матери в финальной записи. Но начавший было крепнуть и самоопределяться голос обрывается трагически бессмысленным «А знаете ли, что у алжирского дея под самым носом шишка?». Прорыв не случился. Герой полностью изолирован от мира (впрочем, это не следствие сумасшествия: утрачены физические связи с миром, но одиночество – не ново для него).

Лирический герой Бродского способен к диалогу. «Ниоткуда с любовью» – классическое послание. Да, здесь нет ни следа переживаний адресата, но он сам незримо присутствует в мире лирического «Я». Именно обращенность к Другому (любимой женщине) и делает возможным его существование: «безумное зеркало» должно помнить о той, что когда-то в него смотрелась. В противном случае пропадает безумие, но вместе с ним – и волшебство.

Именно оппозиция «Я» – «Другой» и позволяет герою Бродского сохранить себя, «застолбить» свое место в мире и не погрузиться в пучину безумия. А еще – прорваться из ледяной пустыни в вечность.

Ниоткуда с любовью надцатого мартобря о чем стих

Стихотворение написано одним предложением, что подчеркивает единство лирического высказывания. Композиционно оно делится на три периода, разделенными точками с запятыми.

Первый период, состоящий из первых шести стихов, задает лирическую ситуацию поэтического высказывания. Здесь явственно выделяются два ценностных контекста — лирический субъект, направляющий свое послание, и адресат этого послания. Позиция субъекта в пространстве и времени («ниоткуда», «надцатого мартобря») сразу отгораживает его от мира людей. Впрочем, нужно учитывать, что фраза «ниоткуда с любовью» ко времени написания стихотворения опознавалась как отсылка к популярному фильму о Джеймсе Бонде — «Из России с любовью» (1963). А фраза «надцатого мартобря», вышедшая из «Записок сумасшедшего» Гоголя, еще более уточняла культурную прописку поэтического сознания, благодаря которой, несмотря на откровенные антиопределения себя, на деле лирическое «я» раскрывает себя уже в достаточной мере.

Адресат подается схожим образом: он неразличим, его «черт лица» «не вспомнить уже». Даже пол его неясен — «дорогой», «уважаемый», «милая» . Апофеоз характеристик — фраза «неважно даже кто». Характеристики адресата столь широки, что под них попадает всякий читатель. В таком случае говорящий оказывается в роли вообще автора. Далее мотив онтологического различия между лирическим субъектом и адресатом становится более интенсивным и меняется качественно. Частная чуждость преобразуется в общую — других отношений с представителем внешнего мира у лирического субъекта, похоже, и быть не может — «не ваш, но / и ничей верный друг». Невозможность коммуникации с самого начала задана как норма. Тем эффектнее на ее фоне звучит торжественное «вас приветствует». Это приветствие направляется «с любовью», несмотря на ряд перечисленных «но», которые не дают оснований для такого обращения. Это — стоическое приветствие в непроницаемую пустоту будущего. Примечательно, правда, что все эти «но» связаны с намерением о сознании лирического субъекта говорить «откровенно», начистоту.

Как только звучит прямо окрашенное присутствием лирического субъекта приветствие, пространство становится определеннее: «приветствует с одного / из пяти континентов, держащегося на ковбоях». Предполагается, что эта определенность не отменяет позиции «ниоткуда». Но наоборот — конкретное пространство США, страны, узнаваемой по «ковбоям, как бы уравнивается с «ниоткуда»: из Америки — все равно, что «ниоткуда».

Второй период самый короткий — лишь две строки: «я любил тебя больше, чем ангелов и самого, / и поэтому дальше теперь от тебя, чем от них обоих». Эти строки фактически разрушают исходную лирическую ситуацию и вносят интригу в лирический сюжет.

Позиция лирического субъекта меняется. Исчезает пространственно-временная неопределенность. «Я любил» — первое лично-человеческое высказывание с высоты «ниоткуда». «Любовь» в первых словах стихотворения «ниоткуда с любовью» воспринималась как такой же этический формализм, как и само приветствие. Мотив любви воспринимается в контексте «обращения с головокружительной поднебесной высоты», как элемент «стоического жеста имперского поэта» . Однако, как только лирический субъект признается: «я любил», мотив любви оказывается увязан с прошедшим — в данном случае грамматическим — временем; он предстает теперь как глубоко личный. И адресат теперь совершенно определенный. Но «я любил» — мотив именно прошедшей любви, а значит любви вспоминаемой и порождающей драматическое несоответствие ситуации прошлого и настоящего. Таким образом, уже первые слова второго периода создают эффект перехода от почти вне-личной поэтической речи к высказыванию о самом сокровенном .

У начального местонахождения «ниоткуда» появляется дополнительное значение, благодаря указанию на удаленность от «ангелов и самого». В данном случае на место опущенного элемента можно подставить «Бога». Олимпийская высота первого периода подменяется пустотой, в которой нет высших сил.

Но возможно и иное прочтение этих строк. Оборванное выражение «больше, чем ангелов и самого» — это фигура, которую можно назвать ложным анжебеманом . Завершить фразу можно как минимум двумя способами — «самого Бога» и «самого себя». Если остановиться на втором варианте, лирический сюжет направляется в неожиданном направлении. Получается, что в настоящем, потеряв связь с адресатом, лирический субъект теряет самого себя. Таким образом, из «ниоткуда» взгляд лирического субъекта, направленный в прошлое, выхватывает и свое — земное — человеческое «я».

Примечательна логика связи между двумя стихами второго периода: «я любил тебя» «и поэтому (курсив мой. — В. К.) дальше теперь от тебя». Сама любовь здесь — причина разрыва с адресатом. Эта логическая связка парадоксальна, поскольку в ней сталкиваются две ценностные позиции — позиция человека, любившего в прошлом другого больше всего на свете, и данная тут же позиция человека, оценивающего эту любовь из «ниоткуда» настоящего. Только этот — второй — вненаходимый лирический субъект мог оценить следствия любви. «Поэтому» — элемент вненаходимого поэтического сознания.

Третий период — самый длинный (8 строк), однако самый динамичный — в том числе на уровне ритма: на третий период приходятся два отклонения от ритмической нормы в сторону укорочения стиха; один из таких стихов завершает стихотворение в целом («как безумное зеркало повторяя»).

Начинается финальный период обнаружением лирического субъекта в пространстве: «поздно ночью, в уснувшей долине, на самом дне, / в городке, занесенном снегом по ручку двери, / извиваясь ночью на простыне…». Динамика пространства очевидна — от общего к частному, с высоты «на самое дно». Сначала от «ниоткуда» к «континенту», населенному ковбоями. Во втором периоде оказывается, что это местоположение «дальше… от тебя», чем раньше, когда «я любил». Теперь к «уснувшей долине», где в одном из домов занесенного снегом городка извивается «ночью на простыне» лирический субъект. Таким образом, пространство внешнее — от континента до городка — обрамляется, с одной стороны, отсутствием пространства и времени, с другой — интимным пространством внутри дома. Тем самым внешнее пространство в каком-то смысле оказывается освоенным поэтическим сознанием и мировоззренчески, и эмоционально. Между тем, показательно движение взгляда — всматриваясь в пустоту, лирический субъект различает в ней континент, городок и, наконец, себя, находящегося на пике человеческой драмы.

Динамика лирического «я» весьма показательна — сначала позиция в настоящем «ниоткуда», потом «я любил», связанное с прошлым, теперь абстрактное поэтическое сознание одевается в плоть; и драма этого физически данного «я» — в настоящем («взбиваю подушку»). Четко обозначились две позиции поэтического сознания. С одной лирический субъект в роли автора обращается к неизвестному адресату, во второй — в роли лирического героя переживает разлуку с возлюбленной. Обе эти позиции — в настоящем, хотя полнота существования земного человеческого «я» связана с прошлым. Но лирического героя невозможно «взять с собой» туда, где время и пространство уже не играют роли. Человеческое «я» остается как обуза в том мире, предметность которого всецело проникнута ценностным контекстом утерянного адресата.

В третьем периоде появляется новый образ внешнего мира — «моря, которым конца и края». Уже было упомянуто, что пространство, которое мелькало до сих пор, фактически приравнивалось к нигде-«ниоткуда»; городок, занесенный снегом, был частью пространственной вертикали от «ниоткуда» до «простыни». «Море» с его характеристикой бесконечности — это образ, расширяющий художественное пространство по горизонтали. Это пространство мира земного лирического «я» — пространство, разделяющее лирического субъекта и конкретного адресата его послания. Внешний мир здесь впервые оборачивается отдельной непреодолимой онтологической силой, не только разделяющей субъекта и адресата, но и фактически определяющей их судьбу.

Теперь эта судьба прочитывается и в первом периоде стихотворения: уподобление конкретной женщины, с которой лирический субъект разделен «морями», неопределенному адресату, чьих черт «не вспомнить уже», начинает прочитываться как осмысляющее логику времени. Отношение полной онтологической чуждости с адресатом, проникающее весь первый период стихотворения, — это перспектива отношений двух конкретных людей, разделенных «морями». Будущее время здесь несет разрушение человеческим отношениям и даже памяти о них.

Единственное действие земного «я», заявленное в третьем периоде прямо, — «взбиваю подушку мычащим «ты»». «Ты» здесь — предметное слово, способное «взбить подушку». Упорство и бессмысленность этого действия ложатся тенью на предшествующий мотив приветствия. Приветствие, по большому счету, настолько же бессильно. Его смысл — просто выразиться, подобно «мычащему «ты»». Послание лирического субъекта также предметно и также беспомощно в разрешении человеческой драмы.

Завершается стихотворение деепричастным оборотом: «в темноте всем телом твои черты, / как безумное зеркало повторяя». «Темнота» — образ, отсылающий к неопределенности «ниоткуда». Но его отличие в том, что это чувственно данный образ, который, тем не менее, как бы возвращает лирического субъекта в исходную среду неопределенности. Но если началу стихотворения была присуща ясность риторического (хоть и вывернутого наизнанку) штампа, то концу — ночной хаос бессилия. Лирический сюжет разрешается человеческим тупиком. Образ человека, который «всем телом» — читай, всей жизнью и не только ночью, но и днем — пытается воспроизвести, тем самым сохранив в памяти, черты любимого человека — это пик драматической сконцентрированности, полный отказ от себя (герой как «зеркало» другого), тут же оцененный как «безумный». С этого пика можно шагнуть только в позицию «ниоткуда».

Когда лирический субъект обнаруживается извивающимся «ночью на простыне», его вненаходимый двойник оговаривается: «как не сказано ниже, по крайней мере». Прежде всего, эта строка о том, чего читатель не найдет «ниже», в продолжении — то есть во всем остальном цикле. «…Это обнажение поэтической кухни, взаимоотношений автора с отчужденным и неожиданно самостоятельным текстом…. В то же время это кокетливое беглое замечание по поводу, принципиально декларируя авторское самовластье, звучит уже как голос сверху, напоминание автора-демиурга земному двойнику о своем существовании, этакий холодный душ» . Действительно, к концу стихотворения об этом всевидящем и вненаходимом лирическом субъекте читатель уже забывает, поэтому он как бы напоминает о позиции, с которой драма может быть преодолена. Но фактически он отсылает искать этот опыт «ниже». Здесь, в первом стихотворении, дана лирическая ситуация, исходная для цикла в целом, — ситуация безысходности.

Лирический сюжет в «Ниоткуда с любовью…», основывающийся на постоянной смене ценностных позиций говорящего, воплощает особенности поэтики стихотворения и цикла «Часть речи» в целом. Для поэтического сознания в лирическом произведении, как правило, характерно хоровое единство героя и автора, но в «Ниоткуда с любовью…» — как и во всем цикле «Часть речи» — это хоровое единство постоянно грозит разрушиться. Автор-творец, помимо образа героя, создает и свой собственный образ. И хотя четкого противопоставления этих двух ценностных позиций не делается, однако переходов лирического субъекта, оформленного единым «я», с одной позиции на другую нельзя не заметить.

Анализ стихотворения «Ниоткуда с любовью…» позволяет выделить основные комплексы мотивов, которые будут эволюционировать на протяжении всего цикла. Речь идет о четырех основных линиях лирического сюжета. Так, наиболее очевидной линией развития является ценностный диалог поэтического сознания с адресатом послания. Однако это не единственный «другой», противостоящий лирическому субъекту в мире цикла. В качестве отдельной онтологической силы — в первом стихотворении слабо, но все же — выделяется внешний мир, разделяющий лирического героя с любимой и в дальнейшем в цикле предстающий как определяющий судьбу лирического героя.

Третий «другой», противостоящий поэтическому сознанию в цикле, — язык. Ценностный контекст языка при разборе «Ниоткуда с любовью» не был выведен, хотя этот ключевой образ незримо присутствовал в художественном мире стихотворения. Во-первых, словом «ты» можно взбить подушку; оно предметно, вещественно. Во-вторых, этим свойством, получается, обладает и само послание, которое пишет автор-творец. То есть слово, обладающее свойствами вещи, причастное тем самым внешнему миру, избирается автором-творцом как единственное средство выйти из человеческого тупика. Язык остается у автора-творца, говорящего из пустоты «ниоткуда», куда не проникает больше ничто из внешнего мира. Это аргументы в пользу особого статуса языка даже в «Ниоткуда с любовью…». В дальнейшем в цикле этот образ станет едва ли не главным, на что намекает само название цикла — «Часть речи».

Четвертый «другой» — Абсолют. Эта ценностная сила ни разу не названа в цикле прямо, но, тем не менее, проглядывает в целом ряде образов (море, язык, пустота, холод и т. д.). Речь идет о вненаходимой силе, определяющей мир лирического героя и автора-творца. Это метафизическое измерение образов Бродского, именуемое иногда прямо — например, «Ничто» . Это — последний предел, по отношению к которому самоопределяется поэтическое сознание.