О чем стих я ухо приложил к земле

Школьные сочинения

Анализ цикла стихотворений Блока «Ямбы»

Гнев — основной мотив цикла «Ямбы». Это явствует уже из эпиграфа — строки из сатиры Ювенала: «Негодование рождает стих». Гнев поэта созревал на основе самой действительности. Утвердиться в этом чувстве, так сказать, литературно Блоку помогла великая русская литература и прежде всего Некрасов, произведения которого Блок в эти годы внимательно изучал. Сохранился том Некрасова с пометками Блока — в стихотворении своего великого предшественника «Поражена потерей невозвратной» против строк: «Погасла и спасительная злоба, что долго так разогревала кровь» — Блок приписал: «Злоба — самый чистый источник вдохновения». Однако упрекнуть Блока в односторонности нельзя: он воспринял от Некрасова чувство «любовь-вражда», о котором сказал, что оно «неподдельное и настоящее». В «Ямбах» утверждается чувство гнева во имя любви. Мысли о большой, содержательной жизни, жажда переделки действительности на началах добра и справедливости составляют основу всего цикла, они с предельным лаконизмом выражены в стихотворении, открывающем цикл:

• О, я хочу безумно жить.
• Все сущее — увековечить,
• Безличное — вочеловечить,
• Несбывшееся — воплотить!
• Пусть душит жизни сон тяжелый,
• Пусть задыхаюсь в этом сне,
• Быть может юноша веселый
• В грядущем скажет обо мне:
• Простим угрюмство — разве это
• Сокрытый двигатель его?
• Он весь — дитя добра и света,
• Он весь — свободы торжество!

Затем в разных стихотворениях «Ямбов» читаем: «Храню я к людям на безлюдьи Неразделенную любовь», «Народ — венец земного цвета, Краса и радость всем цветам», «И сердце бьется слишком скоро, И слишком холодеет кровь, Когда за тучкой легкоперой Сквозит мне первая любовь…» «Но за любовью зреет гнев!» Растет презренье к страшному миру. «Презренье созревает гневом, А зрелость гнева есть мятеж». Идея мятежа с большой силой и смелостью выражена во многих стихотворениях цикла, но особенно в стихотворении «Тропами тайными, ночными», которое (как и «Я ухо приложил к земле») было написано в день реакционного переворота — 3 июня 1907 года. Оно оказалось настолько смелым, что Блоку удалось его опубликовать лишь в 1909 году. И в самом деле, призыв «Гроба, наполненные гнилью, Свободный, сбрось с могучих плеч!» (в черновом варианте вместо «свободный» было — «рабочий») не мог быть воспринят иначе, как революционный клич. Не исключено, что в стихотворениях «Я ухо приложил к земле» и «Тропами тайными ночными» сказалось воздействие на Блока пролетарской поэзии. Об этом свидетельствуют и прямое обращение к пролетарию (первое из названных стихотворений в рукописи называлось

Блоку хочется, чтоб его поэзия проповедовала идеи добра: «Он весь — дитя добра и света, он весь — свободы торжество!» Исследователи не без основания проводят параллель между этими строками (из стихотворения, открывающего цикл «Ямбы») и знаменитыми пушкинскими:

• И долго буду тем любезен я народу,
• Что чувства добрые я лирой пробуждал,
• Что в мой жестокий век восславил я свободу
• И милость к падшим призывал.

Будучи беспредельно искренним и беспощадно требовательным к себе, доходя порой до самобичевания, Блок говорил не только об «угрюмстве», но и о «яде» своих стихов (вспомним, что ядовитым он называл модернизм). В письме к студенту А. Арсенишвили (впоследствии — советский литературовед) от 8 марта 1912 года он писал: «…что для Вас мои стихи? Только ли «елисейские поля» или морфий? Если так, то виноваты мы оба: Вы, не прочитавший между строк больше того, чем сумел (но ведь хотел!) написать я; и я, не сумевший написать того, что хотел, засадивший в тюрьму сладких гармоний юношу, который у меня в груди… если Вы любите мои стихи, преодолейте их яд, прочтите в них о будущем».

Величие Блока как художника и гражданина в том и состоит, что он сумел выйти к гражданским и оптимистическим темам и, пусть часто в сложных ассоциациях и очень глубоком подтексте, сказать о будущем. Он понимал также, что будущее само не придет («Дай гневу правому созреть, приготовляй к работе руки»), и потому радостно приветствовал бунты и мятежи, ожидал их с горячим нетерпением, глубоко воспринял идею революции. В письме к В. Розанову (февраль 909) он писал: «Современная русская государственная машина есть, конечно, гнусная, слюнявая, вонючая старость… Революция русская в ее лучших представителях — юность с нимбом вокруг лица. Пускай даже она не созрела, пускай часто отрочески не мудра,- завтра возмужает. Ведь это ясно, как божий день».

Жизнь, однако, все неумолимее требовала активности гражданина. Блок был из тех людей, кто мог стать художником, «только чувствуя себя гражданином». Поэт закономерно пришел к тому, о чем так четко заявил уже после Октября: «Я боюсь каких бы то ни было проявлений тенденции «искусство для искусства», потому что такая тенденция противоречит самой сущности искусства и потому что, следуя ей, мы в конце концов потеряем искусство…» (дневниковая запись апреля 1919 г.).

Ser-Esenin.ru

В помощь школьнику и студенту!

Анализ цикла стихотворений Блока «Ямбы»

Цикл стихотворений «Ямбы», состоящий из 12 произведений, написан поэтом Александром Блоком в память сестры. Проникнутые болью и отчаяньем поэтические строки поражают своей искренностью и чистотой. Открывает цикл известное всем стихотворение, ставшее программным манифестом поэта: «О, я хочу безумно жить».

Наполнено общечеловеческим глубоким философским смыслом, является самым светлым произведением из цикла. Следующее уже тяжело скорбит о судьбе родного народа и начинается словами: «Я ухо приложил к земле». Что же можно услышать, если так тесно прижаться к груди матушки-земли? Ответ звучит буквально в следующей строке: « Ты слишком хриплым стоном душу бессмертную томишь во мгле».

До боли знакомый мотив, не правда ли? Как не вспомнить Некрасовское: «Где народ, там и стон»! Каждый приложивший ухо к земле и обладающий внутренним слухом, способен услышать, как стонут земля и люди, живущие на ней. Этим стоном пронизана вся наша жизнь. Но крепка наша вера в то, что не напрасны страдания и мучения – это искупительная жертва во имя победы добра и света. Блок в тон своему предшественнику также выражает надежду, что придет весна и «Вспоенная твоею кровью, созреет новая любовь». Вся надежда на нее – на Любовь!

Следующее стихотворение цикла говорит о пасхальных звонах, которые должны бы успокоить душу, но почему-то происходит обратное: «Стоит, терзая ночь глухую, торжественный пасхальный звон». Проблема, очевидно, не в самих колоколах, звучащих в темной «глухой» ночи. Душа болит за вбитых в землю «человеческих созданьях». Похоже, что не в состоянии колокольный звон заглушить то, «чему нельзя помочь». А дальше идет перечисление всего того, над чем плывет пасхальный звон: «Над смрадом, смертью и страданьем трезвонят до потери сил…»

«Я – Гамлет», — заявляет поэт в следующем стихотворении. У него, как и у шекспировского героя: «Холодеет кровь, когда плетет коварство сети». И, продолжая параллели, Блок вносит в текст личные мотивы: «гибну, принц, в родном краю, клинком отравленным заколот».

Заканчивается цикл стихов хорошо знакомым: «Земное сердце стынет вновь, но стужу я встречаю грудью». Здесь снова звучат жизнеутверждающая вера в любовь, хотя за ней все же «зреет гнев», и «Уюта – нет. Покоя – нет». Но несмотря ни на что: «Храню я к людям на безлюдьи неразделенную любовь».

«Я ухо приложил к земле» (Ф. Сологуб и А. Блок)

Два русских поэта-символиста Серебряного века — Фёдор Сологуб и Александр Блок написали стихи с одинаковым зачином «Я ухо приложил к земле» (1900 и 1907), восходящим к фольклорной формуле «припасть ухом к земле», характерной для народных волшебных сказок, когда герои, преследуемые врагами, именно таким способом узнают о погоне. Так, В. Жуковский, создавая свою «Сказку о царе Берендее» (1831) в фольклорном духе, по сюжету, подсказанному Пушкиным, использует этот фразеологизм: Иван-царевич «слезает с коня и, припавши ухом к земле, говорит ей (Марье-царевне. — Л.Б.): “Скачут, и близко”. Этой традиции следует и Ф. Сологуб в стихотворении «Я ухо приложил к земле, / Чтобы услышать конский топот», но слышит «только ропот, только шёпот» и хочет понять, «кто шепчет и о чём?», кто «уху не даёт покоя?» Природные ли это звуки — «Ползёт червяк? Растёт трава? / Вода ли капает до глины?» Оказывается, ни то, ни другое, ни третье: «Молчат окрестные долины, / Земля суха, тиха трава». Тогда возникают новые предположения, и прежде нейтральные ропот и шёпот обрастают негативными эпитетами (печальный, тёмный), а беспокойство («нет покоя») оборачивается вечным покоем, — правда, в форме риторических вопросов.

Пророчит что-то тихий шёпот?

Иль, может быть, зовёт меня,

К покою вечному клоня,

Печальный ропот, тёмный шёпот?

И хотя загадка остаётся неразгаданной, но атмосфера печали и безнадёжности в финале сгущается. В отличие от грустно-импрессионистической и безответно-вопрошающей настроенности стихотворения Сологуба в блоковском царят императивные, восклицательные и жизнеутверждающие интонации. Однако его начало как будто подхватывает и усиливает мрачный колорит сологубовской концовки: печальный ропот переходит в муку и крик, тёмный шёпот — в хриплый стон, вечный покой — в томящуюся во тьме бессмертную душу.

Я ухо приложил к земле.

Я муки криком не нарушу.

Ты слишком хриплым стоном душу

Бессмертную томишь во мгле.

Но дальше Блок явно отталкивается от своего предшественника, противопоставляя покою и меланхолии — протест и бунтарство. Нагнетаются глаголы повелительного наклонения: «Эй, встань, и загорись, и жги! / Эй, подними свой верный молот…». Эти призывы вызывают целый ряд ассоциаций. Во-первых, с пушкинским «Пророком» — «Восстань, пророк, и виждь, и внемли», «глаголом жги сердца людей». Во-вторых, повтор междометия «Эй» фигурировал в «Каменщике» (1901) В. Брюсова — «Эй, не мешай нам», «Эй, берегись!», — «городские» стихи которого оказали влияние на молодого Блока. В-третьих, упоминание «верного молота» намекало на образ кузнеца-бунтаря, довольно популярный в русской литературе начала ХХ в. (К. Бальмонт «Кузнец» и «Поэт — рабочему», Скиталец «Кузнец», И. Привалов «Кузнецу»). И у Блока молот (метонимическая замена кузнеца) вступает в схватку со старым миром: «Чтоб молнией живой расколот / Был мрак, в котором не видать ни зги». Затем он трансформируется в «подземного крота», который роется в земле и олицетворяет собой трудовые массы. Поэт вслушивается в его «трудный, хриплый голос» и призывает его рыть «злую землю», сажать зерна, выходить на свет и бороться с тёмными силами, под секирой которых падает слабый колос и чьей «случайной победой роится сумрак гробовой». Так иносказательно и многозначно Блок откликался на роспуск Государственной думы и выражал надежду на неизбежную гибель монархии под напором близкой революции.

В конце стихотворения снова звучит «тройственный союз» повелительных обращений, требующих растить и хранить ростки нового. На этот раз они перекликаются не с Пушкиным, а с Тютчевым и его знаменитым «Молчи, скрывайся и таи / И чувства, и мечты свои». Но у Блока таиться надо не навсегда, а на время, до определённого момента. И воскреснуть чувства могут лишь ценою жертвоприношения и возможной гибели.

Лелей, пои, таи ту новь,

Пройдёт весна — над этой новью,

Вспоённая твоею кровью

Созреет новая любовь.

Если сологубовский текст строился на повторении слов шёпот, ропот, покой, то блоковский — на антитезах: молния — мрак, ты — они, победа — смерть, любовь — кровь и на градации символов: мгла — мрак, в котором не видать ни зги, — сумрак гробовой; свет — новь — весна — любовь. В нём отразились раздумья поэта о стихийности в природе, обществе и в душе человека, о возмездии, угрожающем «страшному миру», о подвиге и жертвенности. Не случайно он включил эту вещь в цикл «Ямбы» (1914), свидетельствующий об активной гражданской позиции автора, о его пути «от личного к общему». По словам литературоведа Д. Максимова, цикл был полон «освободительной энергии, выходящей за пределы индивидуального и индивидуалистического протеста» (Поэзия и проза А. Блока. Л., 1981. С. 139). А выбор заглавия и стихотворного метра Блок объяснял тем, что ямб — «простейшее выражение» ритмов новой эпохи: «Дроби, мой гневный ямб, каменья». Итак, позаимствовав зачин у Сологуба, А. Блок вступил с ним в полемику и создал диаметрально противоположное по содержанию и образности произведение, услышав не природные шумы, а подземный гул народной стихии, готовой вот-вот вырваться наружу. И не собственную смерть он предчувствовал, как Сологуб, а предвидел общественные потрясения, «неслыханные перемены, невиданные мятежи» и утверждал ценность жизни как в настоящем, так и в туманном будущем, когда «вспоённая твоею кровью созреет новая любовь».

Р. S. Неожиданно, через несколько лет к этому диалогу присоединился молодой стихотворец Илья Эренбург, начинавший свой поэтический путь как последователь символизма. Откликнувшись на стихи своих маститых предшественников, Эренбург полемизирует с ними и видоизменяет начало стихотворения и его размер (вместо 4-стопного ямба — 5-стопный хорей) — «Если ты к земле приложишь ухо…» (1912). Автор слышит звуки природы и повседневной человеческой жизни: муха бьётся в паутине, прорастают молодые побеги, пробегает белка, кряхтит над прудом селезень, скрипят на дороге телеги, поёт бадья колодца, идут девушки с ягодами, и его посещают мысли не о собственной смерти, не о народном бунте, а о живучести и неумолкаемости всего сущего на земле.

О чем стих я ухо приложил к земле

«СТИХИ МОИ! СВИДЕТЕЛИ ЖИВЫЕ…»

Эта книга составлена из статей и эссе, написанных и опубликованных на протяжении тридцати лет и посвящённых анализу поэтических произведений. Она стала третьим сборником автора по данной теме, т.е. получилось нечто вроде трилогии. Мы привыкли к тому, что трилогии — три тома, объединённые общими героями, темами и сюжетами, — исключительно привилегия писателей-прозаиков (от «Детства», «Отрочества» и «Юности» Л. Толстого до «Русской канарейки» Дины Рубиной).

Но чтобы на такое отважились учёные-филологи, случай редкий. Я знаю только один: М.Л. Гаспаров «Избранные труды в трех томах» (Т.1. О поэтах. Т.2. О стихах. Т.3. О стихе. М., 1997). Моё же «трёхкнижие» получилось неожиданно и случайно, оно весьма скромно и не претендует ни на научную глубину, ни на масштаб гаспаровских исследований (от античной до современной литературы). Тем не менее пример Михаила Леоновича, моего учителя и оппонента моей докторской диссертации, вдохновил меня на попытку собрать и объединить и свои публикации в три тома.

Двадцать лет тому назад у меня вышел небольшой сборник статей «Анализ поэзии и поэзия анализа» (Алматы, 1997), в котором утверждалось и доказывалось, что анализировать стихи не менее интересно и увлекательно, чем просто их читать, сопереживать и эстетически наслаждаться. Через десять лет за первой книжкой последовала вторая «От слова — к мысли и чувству» (Алматы, 2008), и в ней было показано, что путь исследователя и читателя поэзии идёт от слова и образа к эмоциям и раздумьям, а у поэтов — наоборот.

И вот перед вами третий том «“Стихи мои! Свидетели живые…” Три века русской поэзии», в котором ставятся проблемы традиций и новаторства и прослеживается развитие тем и мотивов, образов, стилей, стихотворных размеров в трёхвековой истории русского стихотворства.

Если в первой книге преобладали короткие заметки-наблюдения над отдельными образами и стихотворениями, то во второй стало больше историко-сопоставительных статей и добавились эссе не только о поэтах, но и прозаиках, а также рецензии на их мемуары. А в третьем томе популяризаторские филологические очерки дополнились стиховедческими работами (о рифмах и размерах). Такая вот сложилась трилогия. Быть может, она заинтересует как филологов, так и любителей поэзии.

Лилия Бельская

15.04.2015

«Стихотворения чудный театр»:

Сравнительный анализ

поэтических текстов

Загадка «Песни о собаке»

Кто не помнит знаменитой «Песни о собаке» Сергея Есенина с её пронзительно-щемящей концовкой: «Покатились глаза собачьи / Золотыми звездами в снег»? Печальная история о собаке, потерявшей своих щенят, растрогала до слёз А.М. Горького, который сказал, что Есенин «первый в русской литературе так умело и с такой искренней любовью пишет о животных».

А знаем ли мы, когда и как создавался этот есенинский шедевр? Он датирован автором 1915 г., но опубликован лишь в 1919 г. Единственный же сохранившийся автограф предположительно относится к 1918 г. Известно также, что в первые революционные годы поэт неоднократно читал своё стихотворение в разных литературных кругах. Может быть, он просто ошибся в датировке одного из самых любимых своих творений? А может, нарочно мистифицировал читателей, чтобы они поверили, будто его «Песнь» написана в пору юности, до революции, а на самом деле — совсем в другую эпоху, «в сонме бурь и гроз»?

Но не будем задавать риторических вопросов, а лучше вглядимся пристальнее и вчитаемся в есенинские дореволюционные стихи. Обратим внимание на три стихотворения, помеченные 1915 — 1916 гг. и объединённые одной темой — гибель живого существа по вине человека, — «Корова», «Лисица» и «Песнь о собаке». Герои в них показаны в самый трагический момент: потери детёнышей или собственного умирания — и даны как бы изнутри, в муках и страданиях. Корова «думает грустную думу о белоногом телке», которого отняли у неё и зарезали. Тяжело раненной лисице всё чудится «в колючем дыме выстрел». Измученной собаке месяц кажется одним из её погибших щенков.

Есенинские звери не басенные аллегории, не олицетворение человеческих пороков и добродетелей и не предлог для философских раздумий и аналогий с духовной жизнью человека, как, например, Чанг у Бунина или каурый жеребец у Клюева: «Вздыхает каурый, как грешный мытарь: / “В лугах Твоих буду ли, Отче и Царь?”. В отличие от клюевского жеребца корова у Есенина предаётся не человеческим, а коровьим вздохам и видит коровьи сны: «Снится ей белая роща (зелёные верхушки берёз ей не видны. — Л.Б.) и травяные луга»; лисица тревожно подымает голову, слыша «звонистую дробь»; собака еле плетётся, «слизывая пот с боков», т.е. ведут себя естественно и достоверно. И в то же время это не бездушные твари. Да, они бессловесны, но не бесчувственны и по силе своих чувств не уступают человеку. Более того, поэт обвиняет людей в бессердечии и жестокости по отношению к «братьям нашим меньшим».

Итак, общность этих трёх стихотворений, особенно «Коровы» и «Песни о собаке», несомненна: материнское горе, отнятые дети, «выгонщик грубый» и «хозяин хмурый»; приём умолчания в кульминации и безотрадный финал.

Александр Блок
«Я ухо приложил к земле. »

Я ухо приложил к земле.
Я муки криком не нарушу.
Ты слишком хриплым стоном душу
Бессмертную томишь во мгле!
Эй, встань и загорись и жги!
Эй, подними свой верный молот,
Чтоб молнией живой расколот
Был мрак, где не видать ни зги!
Ты роешься, подземный крот!
Я слышу трудный, хриплый голос..
Не медли. Помни: слабый колос
Под их секирой упадет.
Как зерна, злую землю рой
И выходи на свет. И ведай:
За их случайною победой
Роится сумрак гробовой.
Лелей, пои, таи ту новь,
Пройдет весна — над этой новью,
Вспоенная твоею кровью,
Созреет новая любовь.

Экспресс- анализ стихотворения

Cтихотворение состоит из 20 строк (многостишие)
Стихи астрофические (без разделения на строфы).
Размер: четырёхстопный ямб
Стопа: двухсложная с ударением на 2-м слоге ( — )
————————————————————————
Рифмы: земле-нарушу-душу-мгле
жги-молот-расколот-зги
крот-голос-колос-упадет
рой-ведай-победой-гробовой
новь-новью-кровью-любовь.
Рифмовка: смешанная

Анализ стихотворения сделан программой в реальном времени

Используйте короткие ссылки для сокращения длинных адресов

Строфа

Строфа — это объединение двух или нескольких строк стихотворения, имеющих интонационное сходство или общую систему рифм, и регулярно или периодически повторяющееся в стихотворении. Большинство стихотворений делятся на строфы и т.о. являются строфическими. Если разделения на строфы нет, такие стихи принято называть астрофическими. Самая популярная строфа в русской поэзии — четверостишие (катрен, 4 строки). Широко употребимыми строфами также являются: двустишие (дистих), трёхстишие (терцет), пятистишие, шестистишие (секстина), восьмистишие (октава) и др. Больше о строфах

Стихотворная стопа

Стопа — это единица длины стиха, состоящая из повторяющейся последовательности ударного и безударных слогов.
Двухсложные стопы состоят из двух слогов:
хорей (ударный и безударный слог), ямб (безударный и ударный слог) — самая распостранённая стопа в русской поэзии.
Трёхсложные стопы — последовательность из 3-х слогов:
дактиль (ударный слог первый из трёх), амфибрахий (ударный слог второй из трёх), анапест (ударный слог третий).
Четырёхсложная стопа — пеон — четыре слога, где ударный слог может регулярно повторяться на месте любого из четырёх слогов: первый пеон — пеон с ударением на первом слоге, второй пеон — с ударением на втором слоге и так далее.
Пятисложная стопа состоит из пяти слогов: пентон — ударный слог третий из пяти.
Больше о стопах

Стихотворный размер

Размер — это способ звуковой организации стиха; порядок чередования ударных и безударных слогов в стопе стихотворения. Размер стихотворения повторяет название стопы и указывает на кол-во стоп в строке. Любая стопа может повторяться в строке несколько раз (от одного до восьми, и более). Кол-во повторов стопы и определяет полный размер стиха, например: одностопный пентон, двухстопный пеон, трехстопный анапест, четырёхстопный ямб, пятистопный дактиль, шестистопный хорей и т.д. Больше о размерах

Рифма

Рифма — это звуковой повтор, традиционно используемый в поэзии и, как правило, расположенный и ожидаемый на концах строк в стихах. Рифма скрепляет собой строки и вызывает ощущение звуковой гармонии и смысловой законченности определённых частей стихотворения. Рифмы помогают ритмическому восприятию строк и строф, выполняют запоминательную функцию в стихах и усиливают воздействие поэзии как искусства благодаря изысканному благозвучию слов. Больше о рифмах

Рифмовка

Рифмовка — это порядок чередования рифм в стихах. Основные способы рифмовки: смежная рифмовка (рифмуются соседние строки: AA ВВ СС DD), перекрёстная рифмовка (строки рифмуются через одну: ABAB), кольцевая или опоясывающая рифмовка (строки рифмуются между собой через две другие строки со смежной рифмовкой: ABBA), холостая (частичная рифмовка в четверостишии с отсутствием рифмы между первой и третьей строкой: АBCB), гиперхолостая рифмовка (в четверостишии рифма есть только к первой строке, а ожидаемая рифма между второй и четвёртой строкой отсутствует: ABAC, ABCA, AABC), смешанная или вольная рифмовка (рифмовка в сложных строфах с различными комбинациями рифмованных строк). Больше о рифмовке