Поэт горбат стихи его горбаты кто виноват

tareeva

Интеллигентская штучка

до конца своих дней

Чтобы еще повспоминать о Светлове? Светлов говорил Рите: «Старуха, за что я тебя люблю, так это за то, что ты такая пропащая». Он вообще любил эту словесную конструкцию. Девушке, которая сказала ему, что любит его, но ей ничего от него не нужно, она только хотела бы иметь от него ребенка, он ответил: «Старуха, за что я тебя люблю, так это за то, что ты такая отсталая». Когда Светлов впервые увидел Игоря Тареева, то остановился перед ним, как вкопанный, и сказал: «Вот это лицо! Куда киношники смотрят!».
И это «старуха, за что я тебя люблю» и «куда киношники смотрят» вошли в наш лексикон.
Светлов очень смешно рассказывал, как впервые приехал в Грузию с молодой женой, и какая была свадьба, и какие произносились тосты. Было большое застолье, а тосты там произносит первым младший член семьи, и дальше по старшинству от младшего к старшему. Самый младший брат его жены встал и сказал: «Я пью за нашего дорого затя, которого нэдаром зовут Михаил, как звали Лермонтова, а наш зать тоже поэт». Потом встал следующий брат и сказал, подняв бокал: «Я пью за нашего дорого затя, которого нэдаром зовут Михаил, как звали Ломоносова, а наш зать тоже ученый человек». Следующий брат сказал: «Я хочу выпить за нашего дорого затя, которого нэдаром зовут Михаил, как звали Кутузова, а наш зать тоже военный человек». Это было вскоре после войны, и Светлов был еще в военной форме. Последним поднялся старик, дедушка или, может, даже прадедушка, он сказал: «Я нэ хочу пить за нашего дорого затя!» Общее смятение, а старик страшно довольный произведенным эффектом продолжает: «Я нэ хочу пить за нашего дорого затя, — и победно оглядывает окружающих: — Я нэ хочу пить за нашего дорого затя! Когда наш дорогой зать подъезжал к нашему родному городу Тбилиси, на дереве сидела питичка, и она первая своим пением приветствовала нашего дорого затя в нашем родном городе Тбилиси, и я предлагаю выпить за эту питичку!». Светлов изображал эту сцену в лицах, пытаясь передать акцент людей, редко говоривших по-русски.

Когда мы с Игорем поженились, то никому об этом не сказали и свадьбы не устраивали. Позже мы ее устраивали в Станиславе и в Москве несколько раз. Но в день регистрации брака в ЗАГСе присутствовали две наши подруги, а после бракосочетания мы поехали к нашему другу В. Кардину, мы с ним дружили со времен совместной работы в армейской газете «За счастье родины» в Станиславе. У него мы застали еще одного моего друга Александра Родина, им первым мы сообщили о том, что мы поженились, и с ними это событие отметили. Назавтра в университете мы рассказали об этом Рите и Герману Плисецкому, и пригласили их в бар в гостинице «Москва». Это было очень хорошее место. Бар размещался в сущности на лестничной площадке, в маленьком холе на втором этаже. Длинная барная стойка, высокие сиденья перед ней, и рядом один мраморный стол и возле него красивый торшер. Народа всегда немного, близко к стойке, официанты не нужны, еды почти нет, но зато выпивка на любой вкус. Мы сели за стол, и Герман спросил: «А почему вы не пригласили Михаила Аркадьевича? Нет, это не годится. Ему непременно нужно сообщить, что вы поженились, и нужно его пригласить». Я не возражала. Светлов был другом моих родителей. Отца моего уже не было, а мама была далеко, и Светлов мог как бы представлять их. Правда, я так и не сказала ему, чья я дочь, потому что понимала, что если он узнает кто я, то это отразится на его отношении ко мне, а я этого не хотела. Я не хотела быть Борькиной дочерью, а хотела быть только самой собой.
Герман позвонил Светлову, тот сказал, что на сегодняшний вечер приглашен на день рождения, на который нельзя не пойти, но два часа он может посидеть с нами. Он пришел, удивился, что нас так мало, и спросил, почему из взрослых мы пригласили только его. Я не стала ему ничего объяснять про родителей, но мы все дружно и искренне объяснили ему, что из всех взрослых мы только его по-настоящему любим. Мы вместе провели очень хороший вечер. Светлов говорил мне: «Старуха, я тебе не обещаю, что этот босяк будет приходить каждый вечер и ночевать дома, но я тебе обещаю, что если он не придет, то обязательно позвонит, чтобы ты не беспокоилась». И я понимала, что он судит по себе, что это у его жены была такая жизнь. Я вспомнила, как в ночь нашего первого знакомства, он пробыл с нами до утра, и, кстати, никому не звонил, а я тогда и не подумала, что вот он сидит с нами, а дома его, может быть, ждет жена и беспокоится. К концу застолья Герман захмелел, а в таком состоянии он бывал несколько агрессивен, и стал изображать из себя великого поэта, а Светлов стал призывать его к скромности и ставил ему в пример Твардовского. Произошло нечто вроде ссоры, стычки между Светловым и Плисецким. Когда Герман был пьян, по нему это было незаметно, но на утро он ничего не помнил. Назавтра мы ему все рассказали, он очень огорчился, стал звонить Светлову и извиняться, а Светлов говорил: «Да ладно, старик, какие между нами могут быть извинения и обиды. А вот опохмелиться действительно нужно и не на что». В этом мы ему помогли.
После того, как в 1960-м году моя мама переехала из Станислава в Москву, их отношения со Светловым возобновились. Днепропетровское землячество старых комсомольцев продолжало существовать, они регулярно встречались, и у меня есть групповая фотография, где Светлов, моя мама и еще много интересных людей. Интересно, что между ними продолжались прежние отношения. К тому, кто был лидером в молодости, и сейчас относились как к лидеру. Прежняя иерархия сохранилась. Светлов был их певцом. Его любили, ласково обнимали, похлопывали по плечу и говорили: «Пищи, Мишенька, пищи».
В конце жизни Светлов получил новую квартиру, хорошую, большую, хотя и однокомнатную. У этой квартиры была странная планировка: прекрасная комната площадью 20 м2 с альковом и кухня такого же размера. Светлов говорил, что верно эта квартира проектировалась для повара надомника. В этой квартире Светлов жил один, его красавица жена ушла от него к Бруно Понтекорво. Светлов был одиноким и не ухоженным, к быту он был совершенно не приспособлен. Кто-то из ребят был у него и рассказывал, что Светлов хотел его угостить, открыл холодильник, холодильник был совершенно пуст, там лежали только то ли очки, то ли футляр от очков, какой то предмет, который Светлов давно искал и очень образовался, что нашел.
Светлов тяжело болел, у него был рак легких, от которого он и умер. Держался он удивительно мужественно, продолжал шутить. Приглашая знакомого в гости, сказал: «Принеси пиво, рак уже есть». Светлов умер 28 сентября 1964. Мы с Игорем не были на похоронах, нас не было в Москве, а мама моя была. На похоронах было очень много народа. Светлова любили все. Как-то Ахматова, впервые увидевшая его и познакомившаяся с ним на какой то тусовке, сказала, что все её ленинградские друзья любят Светлова, и она всегда удивлялась, как это такие разные люди могут любить одного человека, но теперь она поняла, в чем дело, его просто нельзя не любить. Вот все эти разные люди и были на похоронах. Многие плакали. Там был и Сергей Смирнов, был такой поэт. Он был горбатый, стихи его были не самые высокохудожественные, и, к тому же, он был звериный антисемит. Известна эпиграмма на него, не знаю кто ее автор:
«..Поэт горбат, стихи его горбаты.
Кто виноват? Евреи виноваты».
Так вот, Сережа Смирнов на похоронах рыдал, его невозможно было успокоить, он буквально терял сознание, хоть скорую вызывай. Он кричал: «Это мой литературный батя! Это мой отец, как же без него?! Без него невозможно. Как же мы теперь будем жить, мы же все перессоримся». О похоронах мне рассказала моя подруга Эмма, она там была. Еще она сказала, что видела, как моя мама и ее подруга Лиза Ш. стояли в почетном карауле у гроба. У Лизы был такой воинственный вид, как будто покойнику что-то угрожало, и она решила его защищать до последней капли крови.
Хочу сказать о Светлове как о поэте. Светлов не был великим поэтом, но талантливым он был несомненно. Марина Цветаева писала Борису Пастернаку: «Передай Светлову, что его Гренада — мой любимый — чуть не сказала: мой лучший — стих за все эти годы. У Есенина ни одного такого не было. Этого, впрочем, не говори, — пусть Есенину мирно спится». Для поэзии Светлова характерна какая то особая интонация, очень человечная. Романтизм в его стихах сочетается с иронией, сочетание редкое, и для меня совершенно неотразимое. В стихах Светлова есть печальная мудрость, понимание человеческих слабостей и бесконечная снисходительность к ним. Ещё в его стихах есть доброта, всеохватывающая. Токая доброта в нашей стране была запрещена, это было прямо-таки запрещённое чувство. Даже когда Светлов писал о войне, Гражданской или Отечественной, в его стихах не было агрессивности, воинственности. Он никогда не призывал «Убей!» Что такое злоба и ненависть Светлову было неизвестно. Он не умел испытывать таких чувств, отроду был лишён этого умения. Теперь доброта не запрещена, но, похоже, она покинула нашу страну. В стихах поэтов молодой генерации её и следа не сыщешь. Вот уж чего там нет, так нет. Если бы Светлова не было в нашей литературе, то общая картина была бы другой. Я бы многое могла сказать о стихах Светлова, но мы тут литературоведением не занимаемся.
Я хочу привести стихотворение Светлова, очень для него характерное, которое, я думаю, мало кто знает.

К моему смешному языку
Ты не будь жестокой и придирчивой, —
Я ведь не профессор МГУ,
Я всего лишь скромный сын Бердичева.

Ты меня хотя бы для приличья
Выслушай, красивая и шустрая,
Душу сквозь мое косноязычье,
Как тепло сквозь полушубок чувствуя.

Будь я не еврей, а падишах,
Мне б, конечно, делать было нечего,
Я бы упражнялся в падежах
Целый день с утра до вечера.

Грамматика кипела бы ключом!
— Кого — чего… Кому — чему… О ком, о чем…

Вот ты подумаешь, что я чудак:
Был серьезен, а кончаю шуткой.
Что поделать! Все евреи так —
Не сидят на месте ни минутки.

Ночь над общежитием встаёт
И заглядывает в эти строки.
Тихо-тихо по небу плывет
Месяц, как Спиноза одинокий.

Эта ночь, я знаю, отдалила
Силача Самсона от Далилы.
Как же мне от этих чувств сберечь
Тихий голос мой и слабость плеч?

Месяцы идут, проходит лето,
И о том, что молодость уйдет,
Комсомольский маленький билет мой
Каждым членским взносом вопиет.

Меланхолик на твоем пути,
Я стою задумчивый и хмурый,
Потому что бицепсы мои
Далеко не гордость физкультуры.

Мы с какой угодно стороны
Не соединяемые части:
Я, как биография страны,
Ты – её сегодняшнее счастье.

Извини мне темперамент мой,
Я на счет любви – глухонемой,
Просто ветер мчался по стране,
Продувая горлышко и мне.

Ночь над общежитием стоит,
Дышит теплым запахом акации,
Спят рабфаковцы…и лишь один не спит–
Это я, как можешь догадаться.

Новый мир. № 11, 2002 (87 стр.)

Это — в итоговой главке, не привязанной к конкретному сочинению.

Юрий Давыдов. Такой вам предел положен. Этюды к пьесе Эдварда Крэга. Подготовка текста и публикация С. Тарощиной. — «Знамя», 2002, № 7.

Последний роман писателя, посвященный датской принцессе Дагмар, жене Александра III и матери последнего русского императора Николая II. Вообще-то Давыдов написал два варианта, оба и выйдут книгой, под одной обложкой. «Знаменский», как пишет публикатор, «стилистически более изощрен, написан в творческой манере позднего Давыдова». А началось все с заказа немцами сценария к фильму. Уходя, Давыдов на отдельной страничке описал смерть Александра III. «Он знал, что умирает, и писал о себе».

В этом же номере журнала, под рубрикой «Конференц-зал», Яков Гордин, Андрей Дмитриев, Андрей Немзер, Станислав Рассадин и Леонид Юзефович пишут о Юрии Давыдове и его прозе. «История — то, что не проходит» — так называется этот блок. «Он знал, чем свобода отличается от рабства, любовь к отечеству от шовинизма, смелость от провокации, красота от безобразности, сила от насилия. А его заветный „Бестселлер“ — от всякого рода „национальных бестселлеров“. Любых. Вне зависимости от того, потакают ли они вкусам (амбициям) только остервенелых охотнорядцев или еще и „продвинутых левых интеллектуалов“» (Андрей Немзер). Кстати, Немзер же очень интересно пишет о «выходе Давыдова на поэтическую стезю», о тенденции мастера к «метризации» прозы, о природе текста, «словно бы растущего на глазах читателя».

См. также: Евгений Ермолин, «Узы совести и зов свободы. Над страницами прозы Юрия Давыдова» — «Континент», № 112 (2002, № 2). «В главных своих вещах Давыдов видел историю как проблему, как повод для размышлений. Тут он шел по стопам Алданова, отчасти Мережковского. С такой творческой установкой кумирами читательских масс не становятся». «В „Бестселлере“ получилось так, что окончательно потеряли важность и значимость статусы и прописки. Революционер ли или охранитель — так ли важно? Осталась лишь осанка личности, лишь мера ее достоинства».

Н. А. Ефимов. Каким был подлинный С. М. Киров. — «Вопросы истории», 2002, № 5.

О многократно воспетом «дооктябрьском большевизме» Кирова: «Оценивая программу Временного правительства и призывая к объединению вокруг него, Киров в марте 1917 года заявлял: „И каждый из нас должен сделать эту программу своим гражданским евангелием и неустанно идти по пути ее осуществления…“» Далее — о руководстве «красным террором» в Астрахани и Азербайджане, призывах «пролить еще новые потоки крови врагов рабочего класса»; уничтожении четырех тысяч астраханских рабочих; увлечениях мариинскими балеринами, оргиях-кутежах с женщинами в бывшем особняке Кшесинской. И наконец: «Ряд авторов доказывают, что Л. Николаев застрелил Кирова из тривиальной ревности, из-за интимной связи с ним своей жены М. Драуле, официантки в Смольном, ставшей одной из любовниц партийного „хозяина“…»

Иную версию гибели Кирова услышал из уст мемуаристки Г. Померанц (см. его статью: «Новый мир», 2002, № 5, стр. 142).

Михаил Еремин. Стихи. — «Звезда», 2002, № 7.

Три. Новых. Стихотворения. 2002 года. Действительно событие в современной истории отечественной поэзии. Один из самых загадочных питерских поэтов публикуется очень редко.

В. П. Зайцев. Бертран Рассел. — «Вопросы истории», 2002, № 5.

Рубрика «Исторические портреты». «В раннем детстве Бертрану довелось слушать рассказы дедушки о встречах с пленным Наполеоном».

Б. С. Илизаров. Душа Кобы подлинного. — «Вопросы истории», 2002, № 7.

«Странно, но биографы Сталина, даже самые скрупулезные, ни разу не удосужились прочитать произведение грузинского литератора второй половины XIX века Александра Казбеги „Отцеубийца“. На протяжении десятилетий механически переписывают друг у друга: Коба — имя одного из героев этого произведения, борца за социальную справедливость. Так-то это так, но, взяв себе в 1903 году псевдоним „Коба“, Джугашвили, который еще не был „Сталиным“, совершил как бы акт инициации. А может быть, даже символического каннибализма». Подробнее — в обстоятельном, несколько жутковатом тексте.

Фазиль Искандер. Сон о Боге и дьяволе. — «Знамя», 2002, № 6.

«— Мое учение о любви люди редко правильно понимают. Это учение о полноте внимания к человеку. Сокровенная, сжигающая душу тайна человека, о которой он редко догадывается, это неосознанная жажда полноты внимания к нему другого человека…»

В августе у Ф. И. был вечер стихов и прозы в переделкинском музее Булата Окуджавы. После вечера небольшое, сердечное эссе об Искандере прочитал Семен Липкин. Все оно было построено как раз на этом самом «Сне…». Вольном и каноничном одновременно. Захватывающе провокативном. «Дьявол. Что тебе хочется сказать людям в минуту гнева? / Бог (забыл начало ответа, но помню конец). Выше голову, сукины сыны. »

Юрий Каграманов. Балканское предупреждение. — «Дружба народов», 2002, № 7.

«Но там, где речь идет о правах человека, и только о правах человека, — там судье из Гааги лучше не мешать».

Тимур Кибиров. Пироскаф. Cтихи. — «Знамя», 2002, № 6.

…И когда он пишет: «Мало, мало, мало мне. / Да и страшно не вполне», — не верится, ей-богу. В подлинном мастерстве (а здесь Т. К. использовал многие свои стихотворные умения) растворена неподдельная боль, проглядывающая через все ёрничанья и гримасы. Временами это кажется описанием (не)почтительного возврата билета, временами — криком о помощи.

Л. Б. Красин. Письма жене и детям 1917–1926. — «Вопросы истории», 2002, № 1, 2, 3, 5.

«Я немного оскандалился: съел в Кремле кусочек языка, не очень, видимо, свежего, и у меня случилась обычная моя гастрономическая история Лечиться здесь (в „Кремлевке“. — П. К.) я ведь все равно не буду (особенно после того, когда на Фрунзе наши эскулапы так блестяще демонстрировали свое головотяпство, а за границей врачи здешним анализам все равно не поверят)».

Рээт Куду. Свобода и любовь. Эстонские вариации. Роман. Авторизованный перевод с эстонского Бориса Туха. — «Континент», № 112 (2002, № 2).

«Только в Москве я по-настоящему начинаю ценить единственное в своем роде упорство моего маленького народа в сохранении удивительной культуры предков. Но, к сожалению, эстонцев спасают именно те качества, которые не слишком красят человека, — сдержанность до полной безликости, осторожность в общении до полной нелюдимости, чувство собственного достоинства, переходящее в чванство, гордость, которая легко становится гордыней.

В нашем городке немыслимо после праздничного ужина заночевать у хозяев».

Э. Кузнецов. Эпиграммные дуэли. — «Вопросы литературы», 2002, № 3, май — июнь.

«Оба советских сатирика (Безыменский и С. В. Смирнов), когда дело касалось их лично и задевало за живое, могли переступить через негласные запреты и выдать на-гора эпиграммы, для печати вовсе не предназначавшиеся. Им приписываются две острейшие миниатюры.

Безыменский на С. В. Смирнова:

Поэт горбат, стихи его горбаты.
Кто виноват? Евреи виноваты.

С. В. Смирнов на Безыменского:

Волосы дыбом. Зубы торчком.
Старый мудак с комсомольским значком.

Эти эпиграммы появились в печати только в 1988 году в Париже в сборнике, составленном Е. Эткиндом».

Лев Лосев. Нелюбовь Ахматовой к Чехову. — «Звезда», 2002, № 7.

«Правда, существует теория поэзии, согласно которой Ахматова только так и должна была относиться к Чехову, как она к нему относилась, и по-другому быть не могло. По [Харольду] Блуму, все великие поэты страдают „неврозом влияния“, и первейший симптом этого невроза — отталкивание от источника влияния, то есть от непосредственного предшественника».

Ж. А. Медведев, Р. А. Медведев. План «Барбаросса». — «Вопросы истории», 2002, № 6.

По большому счету ничего нового. Но — подробное опровержение версии о «депрессии» Сталина в первые дни войны.

Жорж Нива. «Расхожее мнение, что у нас на Западе царит безверье, ошибочно…». — «Континент», № 112 (2002, № 2).

«Но пока что нет таких выдающихся текстов, которые помогли бы лучше понять Россию; зато есть масса статей, от которых остается, конечно, тяжелый осадок, — беспризорные дети, убийства, чудовищная коррупция, выходки националистов, Чечня и т. д. Все это создает образ отрицательный, неверный. Но для того, чтобы показать, что это образ действительно неверный — в том смысле, что он далеко не полный, — нужна ведь и какая-то активная деятельность. А сколько-нибудь определенного курса на это пока, мне кажется, не видно».

Олеся Николаева. Всякое дыхание… — «Знамя», 2002, № 6.

Три рассказа-мемуара. Мистическое и смешное перемешаны очень причудливо.

Вера Пирожкова. Из книги воспоминаний «Мои три жизни». Вступительная заметка Л. Дубшана. — «Звезда», 2002, № 7.

Поэт горбат стихи его горбаты кто виноват

Чем событие интересней для историка, Тем

для современника печальней.

Около полувека в различных социальных, профессиональных, национальных кругах я собирал притчи, легенды, апокрифы о Сталине. В одних случаях эти устные рассказы приходили ко мне от людей, непосредственно со Сталиным встречавшихся или участвовавших в событиях, связанных с ним. В других случаях такие истории отрывались от героя-рассказчика и попадали ко мне в обработанном коллективным сознанием виде, пройдя через многие опосредствующие звенья.

Возникновение и жизнестойкость этих сюжетов объясняется тем, что долгие годы мы жили в закрытом обществе, отмеченном, как всякое закрытое общество, разного рода дефицитом. Дефицит гласности непреднамеренно восполнялся слухами. Слухи в таких обстоятельствах становятся источником информации и способом самопознания общества, конкурирующим с газетами и радио.

В условиях существования огромного репрессивного аппарата, созданного Сталиным, предавать эти слухи бумаге было делом очень небезопасным, поэтому люди, в других социальных условиях фиксировавшие бы свой жизненный опыт в художественном, научном, эпистолярном, дневниковом виде, отучались от такой формы его письменной консервации. Потребность самовыражения приводилась в вынужденное соответствие с политической обстановкой. Так возник феномен особого рода — городской, интеллигентский фольклор — необыкновенно емкая, выразительная, совершенно свободная в своей непод-цензурности форма хранения социального опыта. Герои, а порою и «соавторы» этой книги — многие известные, выдающиеся, а иногда даже великие люди XX века.

Художники, ученые, военачальники, общественные деятели, ощущавшие необходимость поделиться своими мыслями, наблюдениями, догадками, — создавали предания, в которых жили, порой сильно переработанные творческим воображением, социальные реалии, превращенные в факты духа, далеко отступающие от исторических фактов, но сохраняющие их существо.

Судьба этих преданий была в чем-то более счастлива, чем судьба печатного слова тех лет. В них ничто не лакировалось ни «внутренним редактором» автора, ни редактором издательским, ничто не отсекалось. Образ Сталина, возникающий из исторических анекдотов, противостоит той сусальной фигуре вождя, полководца и отца народов, которую наши литература, театр, кино, изобразительное искусство рисовали два десятилетия до 1953 года и два десятилетия после 1965-го.

Публикуемые здесь свидетельства, принадлежащие миру художественному, а не миру собственно историческому, предполагают выбор: хочешь верь — хочешь не верь.

История до сих пор не знает, отравил ли Сальери Моцарта.

Исследователи склоняются к отрицанию его вины. Музыканты мира сняли с себя обязательство предать музыку Сальери забвению.

Однако насколько беднее была бы история культуры, если бы не существовало абсолютно недостоверной легенды о Моцарте и Сальери: мы не только лишились бы гениальной маленькой трагедии Пушкина, но и не смогли бы художественно исследовать зависть — человеческую страсть, столь же сильную и сокрушительную, как любовь и ненависть.

Согласно Аристотелю, история повествует о действительном, а литература — о вероятном — «не о действительно случившемся, но о том, что могло бы случиться, следовательно, о возможном по вероятности или по необходимости» (Аристотель). Создатель кибернетики Н. Винер считал, что сообщение о вероятном информативно насыщеннее сообщения о случившемся.

Возникавшие в истории культуры легенды всегда художественно осмысляли действительность, проявляя ее суть, даже когда отступали от факта. Так, например, известно, что актер Мочалов, простудившись дорогой, умер в Москве. Молва же говорит, что он умер в пути: замёрз, как ямщик. В этой красивой легенде правды жизни больше, чем в реальном событии. Предание отождествляет Мочалова с ямщиком и тем самым подчеркивает народность великого актера. Эта легенда, творимая по вероятности, более жизненна, чем жизнь, творящая по случайности.

В основе любой легенды всегда лежит исторический факт, но степень соответствия правды и вымысла в разных преданиях неодинакова. Нередко предания близки реальности или даже прямо ее отражают, однако отлет фантазии, аберрация в ходе многоэтапной устной эстафеты часто приводят к большим ножницам между фактом и легендой.

Я предлагаю предания вниманию читателей не как документы о фактах истории, а как свидетельство о духовной жизни народа. То есть, повторюсь, речь идет не об историческом, а о художественном материале, не о достоверном, а о вероятном, не о научно истинном, а о художественно правдивом. Творя по вероятности, легенды, даже отступая от факта, часто приближаются к его сущности, способствуя своим художественным анализом постижению сталинщины. Именно поэтому, даже обнаруживая в рассказах исторические неточности, я не вносил поправок, приближающих текст к истории, но лишающих его фольк-лорно-притчевого своеобразия. Ложные притчи обладают ценностью, лежащей поверх исторических фактов, они фиксируют факты духа.

Так, существует легенда о том, что Тухачевский был сослан на Соловки и расстрелян там уже после войны. Сомнительность этой версии очевидна: во-первых, никто из заключенных не свидетельствовал, что когда-либо на Соловках был Тухачевский, во-вторых, приговоры по таким процессам, как процесс Тухачевского, приводились в исполнение немедленно и обжалованию не подлежали.

Вместе с тем, это — убедительный документ народного сознания, которое не хотело смириться со смертью маршала-героя, связывая с ним исход войны.

Даже если уже опубликован документ, опровергающий притчу, я не вносил поправок, приближающих текст к истории, но уводящих его от фольклорного своеобразия и от особенностей нового жанра «мемуаров по чужим воспоминаниям».

Так, например, одна из притч рассказывает, что актер Геловани умер через два года после смерти Сталина, день в день 5 марта, в состоянии нервного расстройства: ему казалось, что тело Сталина в Мавзолее начало портиться и что его — Геловани — убьют и положат исполнять посмертную роль вождя. Я расцениваю эту притчу как метафору: мёртвый хватает живого — и не привожу в соответствие с действительностью, которая была иной и в которой был свой, исторический смысл: Геловани, чья творческая судьба была трагически обусловлена проклятым богом и людьми образом Сталина, умер в год XX съезда, в день рождения Сталина (21 декабря 1956 года). В конечном же счёте и притча и факт по-разному говорят о страшной силе зла, воплощенной в Сталине.

Сталин был не только человеком, но и мифом. Он создавал мифы о себе, и мифы создавали его ирреальный образ. И в этой обстановке лживого официозного мифотворчества неизбежно должны были рождаться легенды, анекдоты, предания, апокрифы, которые при всей своей недостоверности достоверней официального мифотворчества многих фильмов, картин, повестей, стихов, песен, газетных статей сталинской эпохи.

Предания о Сталине важны для понимания истории духа и для осмысления истории страны еще и потому, что иной раз документы той эпохи имеют не большую, чем легенды, степень достоверности. И взаимопроверка притчи и документа сможет дать истории как науке некоторые дополнительные возможности. Чтобы историческое видение эпохи было объемным, нужно смотреть на нее в оба: глазами документа и предания.

«В ОКНО ВСЕ ЭТО ВИДЕЛ ДИБИЧ… (Окончание. Начало в №26)

Геннадий ЕВГРАФОВ (Москва)

«В сороковата херовата…»
В одно из моих пребываний в Пярну, Игорь нагрянул к Д.С., дабы отдышаться от московской суеты и завораживающего ритма (даже в канувшие в небытие советские времена) большого города. Вот тогда-то Самойлов и прочел нам очередную историю из цикла про югославскую поэтессу Поебанку Навзнич.

Она была в его рассказах рамоличкой — расслабленной, немощной, и как все рамолики, впавшей в некоторое слабоумие. На склоне лет Навзнич испытала творческий кризис — перо отказало, вдохновение пропало, стихи ушли. Поебанке ничего не оставалось, как предаваться старческим сексуальным иллюзиям. Она писала Самойлову письма, осторожно намекала на якобы имевшие в прошлом место интимные и дружеские связи.

Д.С. вел себя мужественно, все связи, кроме творческих, с героизмом фронтовика и твердостью новоявленного эстонца, отклонял и отвечал ей следующим образом:

«Всю жизнь благодарен вам за ваши изумительные переводы из меня с их адекватностью: «В сороковата херовата имам я серба и хорвата» .

И здесь мы с Игорем падали навзничь, покатываясь от распиравшего нас смеха. После этого остроумец, балагур и «хулиган» Губерман замолкал, уступая первенство хозяину дома.

О МОРГУЛИСЕ и МАРГУЛИСЕ
В русскую литературу буквальным образом вошли два еврея — один старик Моргулис, которому посвящены многочисленные шуточные четверостишия цикла «Моргулеты» Осипа Мандельштама. Другой — старик, парикмахер в Центральном доме литераторов (ЦДЛ) 1960–1970-х годов Маргулис, герой многочисленных анекдотов, расходившихся из стен ЦДЛ по всей Москве.

«Моргулеты» Мандельштама:
Старик Моргулис зачастую
Ест яйца всмятку и вкрутую.
Его враги нахально врут,
Что сам Моргулис тоже крут.

Старик Моргулис под сурдинку
Уговорил мою жену
Вступить на торную тропинку
В газету гнусную одну.

У старика Моргулиса глаза
Преследуют мое воображенье,
И с ужасом я в них читаю: «За
Коммунистическое просвещенье»!

Такую причинить обиду
За небольшие барыши!
Так отслужу я панихиду
За упокой его души.

Теперь каждый любитель поэзии Мандельштама знает об увековеченном им старике Моргулисе.

ЛЕГЕНДА ЦДЛ
«50 лет над головой писателя»

Пожилой добрый еврей Моисей Михайлович пользовался славой в писательских кругах. Я его, к сожалению, не застал, потому что стал захаживать в Дом литераторов, когда его уже не было в живых.

Ежедневно имевший дело с головами членов СП (Союза писателей), он считался самым остроумным человеком среди писателей и пользовался у них огромной любовью.
В связи с 50-летием его творческой работы над головами множества членов СП «Литературная газета» вышла с таким заголовком: «50 лет над головой писателя». Какие только писательские головы ни попадали под его ножницы! Со всеми — секретарями СП и рядовыми членами, правыми и левыми, националистами и либералами, талантливыми и не очень — он был в хороших отношениях. Его любили и за то, что он хорошо делал свою работу, и за то, что это время можно было провести нескучно. Маргулис рассказывал разные истории из своей жизни, травил, что называется, анекдоты, вспоминал смешные случаи из жизни.

«Кто виноват?»
Его любили даже некоторые антисемиты, такие как поэт Сергей Смирнов, однофамилец автора «Брестской крепости». Он был горбатым от рождения и антисемитом по призванию. Кто-то из писательских коллег-остроумцев пустил в свет о нем такую эпиграмму:

Поэт горбат,
Стихи его горбаты.
Кто виноват?
Евреи виноваты!

Но даже этот человек относился к тому, под чьи ножницы регулярно подставлял свою голову, с достаточной степенью уважения.

«Золото хорошо и без романов»
Рассказывал Давид Самойлов и такую историю, известную в писательском клубе. Как-то в кресло к Моисею Михайловичу сел Борис Полевой, редактор популярного в те годы журнала «Юность», в котором печатались Белла Ахмадулина, Василий Аксенов, Юнна Мориц, Анатолий Гладилин и другие не менее популярные писатели и поэты. Не успел Полевой, неплохой публицист и нормальный русский человек, ненавидящий антисемитов, усесться в кресло, как Моисей Михайлович обратился к нему с вопросом: «Борис Николаевич, если не секрет, над чем вы сейчас работаете?» — «Я пишу роман “Золото”». — «Ну, Борис Николаевич, — ответил Маргулис, — золото хорошо и без романов».

«Какой идиот тебя стриг?»
(Маргулис и Валентин Катаев)

Вернувшись в очередной раз из Италии, считавшийся советским классиком при жизни знаменитый Валентин Катаев пришел в ЦДЛ пообедать, а заодно решил постричься у не менее знаменитого Маргулиса.

Цирюльня Моисея Михайловича, где он ежедневно совершал свой ежедневный обряд, находилась как раз между каминной залой парткома и Дубовым залом ресторана. Катаев, хорошо откушавши, окончательно решил совместить приятное с необходимым и завернул к Маргулису. Классик после обеда почему-то пребывал не в настроении, которое приносит хорошая (а по тем временам — очень хорошая) цэдээловская еда, и потому был молчалив и мрачен.

«Как будем стричься?» — задал вопрос, не нарушая традиций, М.М.

«Молча», — ответил автор ставшего классикой при жизни сочинения «Белеет парус одинокий» и еще двух-трех десятков романов, рассказов и пьес.

Но для Моисея Михайловича работать молча было невозможно, тем более, что по писательскому дому давно гуляли слухи, что Валентин Петрович побывал на этот раз не в какой-нибудь социалистической Болгарии или в такой же социалистической Польше, а в самом ну если не сердце, то в легких капитализма.

Поэтому он не утерпел и вступил в разговор со знаменитым клиентом. «Вы были в Риме?» — чтобы удостовериться окончательно в имевшемся факте, осторожно наклоняясь над Катаевым, спросил Маргулис. «Да», — как можно короче ответил советский классик. «И вы имели аудиенцию у папы?» — с восхищением вопрошал Моисей Михайлович, натачивая возле горла классика бритву. «Да», — как можно лаконичней и все так же сурово и односложно отвечал Катаев. «И, склонив голову, целовали ему туфлю?» — не унимался любопытный Маргулис. Услышав в третий раз краткое «да», он не выдержал и спросил: «И что он вам сказал?» Тут уже не выдержал классик: «Ничего. Только спросил: “Какой идиот тебя стриг?”»

Моисей Михайлович, который в большинстве случаев выходил первым по остроумию среди обслуживаемых им именитых (или менее именитых) членов писательского союза, не просто опешил — он чуть не упал в обморок, в довольно опасной близости держа свою безопасную бритву. Катаев сдернул с себя белоснежную простыню, отодвинул парикмахера в сторону и, не прощаясь, покинул его кабинет.

Очень редкое имя среди евреев
Истории, которые рассказывал направо и налево любимец ЦДЛ Моисей Маргулис, имели большой успех в писательских кругах, многие искренне советовали ему сменить парикмахерские ножницы на перо. Но парикмахер отвечал, что он родился парикмахером и им же закончит свой славный путь, увенчанный писательскими не лаврами, а волосами.

Но самую знаменитую историю, связанную с Маргулисом, Давид Самойлов пересказал мне со слов своего знакомца, тоже поэта и переводчика Якова Козловского.
Эта история, может быть, и придуманная кем-то или самим Козловским, очень веселила Д. Самойлова.

Когда у известного сценариста В. Дыховичного родился сын, который, выросши, стал одним из популярных актеров любимовской Таганки, а затем одним из самых интересных режиссеров последнего времени, по ЦДЛ гуляло очередное высказывание Маргулиса.

Каждому очередному клиенту он говорил: «Вы слышали, у Владимира Абрамовича Дыховичного родился сын. Назвали Ваней. Я бы сказал, довольно редкое имя среди евреев».

«Я ЛЕЧЬ САМА БЫ РАДА»
И закончить мне хочется двумя шуточными стихотворениями Д.С., которые он читал на своем дне рождения в далеком и уже растаявшем в вечности 1982 году.

Жена Самойлова, Галина Ивановна решила устроить его в хорошей пярнусской бане .

Когда все выпили и закусили, гости, обмякшие и распаренные, попросили не распаренного и совершенно сухого именинника (в парилку ему было нельзя из-за здоровья) почитать что-нибудь шуточное.
Д.С. стал читать:

Курзюпки стан
Рождает стон,
Но если заглянуть под юбки,
Там есть такое у курзюпки,
Что может вызвать аморальные поступки,
Как утверждает граф Эльстон.

Там есть такое, что и Пал-
Дис Индрис замертво б упал,
Когда б не гордый дух курзюпов
Не поддержал его в стоячем состоянии.
А честь мужчины есть стояние,
Как утверждает князь Юсупов.

Гости захлопали, потянулись к рюмкам и потребовали: «Еще! Еще!»
«Хорошо, — согласился Д.С. и объявил: — Баллада о пасторе. Из творческого наследия Индриса Палдиса»

Жил добрый пастор Йобис
В кругу своих друзей.
К тиранству приспособясь,
Он уважал князей.

А князь, ценя науку,
Сказал ему: «Пиит!
Гляди на эту штуку –
Зачем она стоит?»

Тот, не смутясь нисколько,
Ответил: Князь! Ты храбр.
Она ж стоит, поскольку
Она есть канделябр»

Князь молвил: «Ну-ка, ну-ка!
Разумен ты, пиит.
Ну, а вот эта штука –
Зачем она стоит?»

Она стоит, покуда
Ты не велишь ей лечь.
А ну, ложись, паскуда,
А князю не перечь. »

«Я лечь сама бы рада, –
Ответила Марго, –
Когда бы то, что надо
Стояло у него»

После этого все мы пошли еще раз в парную, после чего окунулись в бассейне с холодной водой, затем, вернувшись к пиршественному столу, выпили за здоровье именинника и погрузились на заказанный автобус, который уже поджидал у бани и который благополучно развезший гостей и виновника торжества по домам.

1 Каким мужеством надо было обладать, чтобы спародировать свои же ставшие классическими строки: «Сороковые, роковые…»!
2 Примерно с середины 70-х годов поэт с семьей жил (можно сказать) во внутренней эмиграции.
3 Курзюпия — придуманная Д.С. страна (очень напоминавшая Эстонию), которую населяли курзюпы.

Вон оно что, Михалыч!

Прислали ссылку на ржачное.

Восхищен могуществом спецслужб Украины, которые сумели пригожинских наемников отправить в Минск, чтобы попытаться поссорить Белоруссию и Россию. В следующий раз, я думаю, спецслужбы Украины с помощью наемников Пригожина захватят какое-нибудь небольшое африканское государство — и тоже чтобы поссорить Белоруссию и Россию.

Далее должна следовать фраза «А еще, товарищ генерал, он вам в штаны того-этого», но я ее опускаю, и так все понятно.

Ну и вот еще увлекательное чтиво: Дмитрий Песков строит из себя идиота в ответах на вопросы корреспондента УНИАН (Украинское независимое информационное агентство новостей) по поводу ЧВК «Вагнер».

На всякий случай, напомню, что по законам РФ, на которые так любит ссылаться Песков и его обнуленный начальник, за наемничество полагается уголовная статья. Но так как они #ихтамнеты — значит, не полагается.

P.S. Из телеграм-канала «Малюта Скуратов» — по поводу этой статьи в «КП»:

Сегодня со всех сторон раскручивают статью «Комсомольской правды» с версией о том, что арест 33 россиян в Минске – следствие провокации спецслужб Украины. Мария Захарова, к примеру, повесила ссылку у себя в Facebook. Между тем, еще несколько дней назад схожая версия была высказана в одном из самых больших пабликов во «Вконтакте», посвященном деятельности ЧВК. Только в той версии речь идет о провокации польских спецслужб. Цель названа одна и та же – вызвать обострение и конфликт в отношениях России и Белоруссии.

Версия из КП – некий Сергей Петрович обзванивал бывших бойцов ЧВК Вагнер с предложением поработать на охране нефтяных объектов в Сирии. Потом один куратор исчез и речь пошла о командировке в Венесуэлу. Сначала в статеь КП речь идет о морской переброске в Венесуэлу, но через пару строк говорится о авиабилетах из Минска по маршруту Стамбул-Гавана-Каракас. Билет покупались через украинские фирмы. Однако бронь билетов была отменена (когда группы россиян приехала в Минск) и обещана на новую дату. Но не вышло – группа была задержана в Минске. И, по версии КП, информацию белорусским властям слили украинские спецслужбы. Откуда у украинских спецслужб появился список бывших бойцов ЧВК Вагнер с контактами – КП не уточняет.

Теперь версия, которая была высказана 2 августа в паблике, посвященном ЧВК. Примерно с начала марта этого года один молодой человек, гражданин Польши, представляющийся как Eliasz стал активно контактировать с российскими согражданами, и утверждал, что располагает личными контактами с Послом Федеративной Республики Нигерия в Варшаве Эриком Адагого Белл-Гамом. Илия утверждал, что Нигерия остро нуждается в русских наемниках, потому что исламисты не дают покоя местному населению. Что известно об этом человеке — участвовал в боевых действиях на территории Сирии, на стороне курдов в рядах курдского ополчения пешмерги в качестве снайпера. Был ранен. В совершенстве владеет русским. Имеет два курса Варшавского политеха, занимается якобы автослесарными работами. В связи закрытыми границами, Илия хотел собрать в Минске две группы — примерно по 30-40 человек. Обе группы должны были лететь на работу в Африку. Только сумели выманить таким образом только одну группу. Во второй группе обнаружили, что для простого автослесаря слишком широкие полномочия у Илии. Ему стали задавать вопросы, он понял, что прокололся и удалил свою страницу в «Вконтакте». Другая группа оказалась уж очень доверчивой. И они спокойно отправились в Минск. Только в Африку их никто отправлять не собирался. Их разместили в ожидании виз в санатории, в пригороде Минска. А поляки сдали эту инфу в КГБ РБ. Не сами, но подвели к ним нужного источника информации.

Замечу, что обе версии похожи на реальную схему, по которой люди Пригожина выманили и подставили впоследствии убитых российских журналистов в ЦАР. Фиксер Мартин, который входит в доверие, заманивает в ловушку и исчезает. При этом потом высказывались версии, что это чуть ли не операция французских спецслужб была. Поэтому предположу, что обе версии про задержанных в Минске россиян больше всего похожи на вброс со стороны людей Пригожина (и российских спецслужб), чья ЧВК вляпалась в очередной международный скандал.