Россия русь куда я ни взгляну стих

LiveInternetLiveInternet

• Регистрация
• Вход

–Рубрики

• Любимые стихи (1444)
• Русь Ведическая (368)
• Мысли вслух (329)
• Притчи, легенды, цитаты, афоризмы (229)
• Из истории (184)
• Видео (108)
• Праздники (101)
• любимая музыка (53)
• Символы и их значение (16)
• Тесты (9)

–Музыка

• Все (3)

–Я – фотограф

• К приложению

Осень в моем маленьком мире..

–Стена

• К приложению

–Поиск по дневнику

–Подписка по e-mail

–Постоянные читатели

• Все (886)

–Сообщества

–Статистика

Россия, Русь – куда я ни взгляну.

Взбегу на холм
и упаду
в траву.
И древностью повеет вдруг из дола!
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звездных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и в жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя.

Россия, Русь – куда я ни взгляну.
За все твои страдания и битвы
Люблю твою, Россия, старину,
Твои леса, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя.
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри, опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.
Они несут на флагах черный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
в окрестностях
России.
Кресты, кресты.
Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит эхо медленное ржанье,
И надо мной –
бессмертных звезд Руси,
Спокойных звезд безбрежное мерцанье.

Метки: николай рубцов

Процитировано 1 раз
Понравилось: 2 пользователям

Николай Рубцов

Рубцов Николай Михайлович (1936–1971) – поэт. Родился в тот самый год, когда начались аресты последних, еще остававшихся в живых поэтов из ближайшего круга Есенина, – Николая Клюева, Сергея Клычкова, Ивана Приблудного, Василия Наседкина, самого талантливого ученика Сергея Клычкова Павла Васильева, которого стали называть «вторым Есениным». А открывается этот расстрельны1й список новокрестьянских поэтов именем его земляка Алексея Ганина, которым уже в 1924 году первым сказал об уничтожении не просто крестьянской, а именно христианской России. Все они были вырублены под корень, чтобы не осталось ни одного живого побега, никто больше не стал на Руси «вторым Есениным». Но такой росток появился на свет. Ровно через тридцать лет после того, как прозвучали бухаринские слова о «хорошеньком залпе» по есенинщине, томик стихов запрещенного ранее Есенина в матросском кубрике на Северном флоте откроет двадцатилетний Николай Рубцов. К тому времени он уже начал писать стихи, но как все – под Маяковского. Маяковизации в поэзии, как и коллективизации в деревне, не удалось избежать почти никому. Рубцов тоже усвоил этот чеканным шаг:

Забрызгана крупно и рубка и рында.

Вполне мог блеснуть и своими «звуковыми миниатюрами» (ранний Фет тоже любил подобные, как он выражался, «загогулины»), и другими атрибутами из того же самого поэтического арсенала, с помощью которого не одно поколение поэтов училось как делать стихи, не подозревая, что это начало конца. Он вполне мог прославиться, мы бы узнали имя Рубцова, но совсем другого Рубцова, которым никогда бы не смог написать: «Россия, Русь, храни себя, храни. », никогда бы не выполнил в своих стихах этот молитвенный завет.

В 1962 году, уже после «Видения на холме», определившего его собственным рубцовский путь в поэзии, он напишет о Есенине:

Это муза не прошлого дня.

С ней люблю, негодую и плачу.

Много значит она для меня,

Если сам я хоть что-нибудь значу.

Рубцов был не первым и не единственным, кто в 60-е годы XX века преодолел роковое влияние Маяковского. «Тихая лирика» его времени – это целая плеяда поэтов, вернувшихся, по сути своей, к тем же самым принципам «чистого искусства», которые в 60-е годы XIX века Афанасий Фет, Апухтин, Аполлон Майков противопоставили «дидактизму» (так они называли идеологический диктат) поэзии «гнева и печали» Некрасова и «некрасовской школы!». Критики и пародисты! того времени вдоволь поизгалялись над мотыльковой поэзией приверженцев Фета, их фетишизме. Приверженцев «тихой лирики» ждала та же участь поэтов-маргиналов, известные только в узком кругу своих читателей. Но уже тогда выдающийся композитор XX века Георгий Свиридов запишет в дневнике: «Весьма возможно, что истинную ценность будут иметь те творцы! (т.е. их сочинения), которые как-то отвергнуты средой, но не по признаку „левизны», а по какому-то иному. Например, Николай Рубцов. Это совсем не случайное явление нашей жизни, не случайная биография и судьба».

Георгий Свиридов продолжит эту мысль и в другой записи: «Николай Рубцов – тихий голос великого народа потаенный, глубокий, скрытый».

В этих свиридовских словах, пожалуй, наиболее точно выражено самое главное в поэзии Рубцова – ее сакральность, тот потаенный, скрытый смысл, в котором дольный мир соприкасается с горним.

В горнице моей светло.

Это от ночной звезды.

Матушка возьмет ведро,

Молча принесет воды.

В этом рубцовском шедевре запечатлен самый сокровенный миг, ради которого в пушкинской «Молитве»:

Отцы пустынники и жены непорочны,

Чтоб сердцем возлетать во области заочны,

Чтоб укреплять его средь дольних бурь и битв,

Сложили множество Божественных молитв.

Рубцовское стихотворение «В горнице моей светло», как и пушкинское «Отцы пустынники» и лермонтовское «Выхожу один я на дорогу», принадлежат к числу таких Божественных молитв. Отсюда их молитвенная тишина. Лермонтовская:

Ночь тиха. Пустыня внемлет Богу,

И звезда с звездою говорит.

Тихая моя родина!

Ивы, река, соловьи.

Мать моя здесь похоронена

В детские годы мои.

Есенинская Русь – уходящая; рубцовская – ушедшая. Оставшаяся символом потерянного Рая, исчезнувшей Атлантиды, затонувшего града Китежа:

О вид смиренный и родной!

Березы, избы по буграм

И, отраженный глубиной

Как сон столетий, Божий храм.

Рубцов – сакральный поэт. И в этом он сравним только с Есениным. Чем, кстати говоря, можно объяснить и сам факт их необыкновенной популярности, независимой от каких-либо внешних причин. Государственная идеология, при всей своей невиданной мощи, оказалась безсильной вычеркнуть имя Есенина из памяти народа. Все остальное ей было под силу – изъять из учебников литературы, из библиотек, оставив лишь идеологический ярлык есененщины. И точно так же никакие СМИ, при всех их невиданных возможностях в создании или замалчивании литературных имен, не имеют никакого отношения к раскрутке имени Рубцова.

Причина одна. Ее и имел в виду Георгий Свиридов, когда писал о тихом голосе великого народа, потаенном, глубоком, скрытом. Размышляя об озарениях Мусоргского, которые для многих его современников были мусором, Свиридов запишет: «Гениальная строка поэзии Николая Рубцова: „О чем писать? На то не наша воля!””

Лирика

1965 г., продолжение

Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою.

Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром.

Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей.

ТИХАЯ МОЯ РОДИНА

В. Белову

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи.
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.

– Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. –
Тихо ответили жители:
– Это на том берегу.

Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил.
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная.
Время придет уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.

Меж белых стволов бродя,
Люблю собирать волнушки
На склоне осеннего дня.

Летят журавли высоко
Под куполом светлых небес,
И лодка, шурша осокой,
Плывет по каналу в лес.

И холодно так, и чисто,
И светлый канал волнист,
И с дерева с легким свистом
Слетает прохладный лист,

И словно душа простая
Проносится в мире чудес,
Как птиц одиноких стая
Под куполом светлых небес.

ФАЛЬШИВАЯ КОЛОДА

— Когда же, когда же
Отчалит проклятый паром?
Как возятся долго
С погрузкой какого-то хлама! —
Сердились, галдя,
На своих чемоданах с добром
Четыре туза
И четыре причудливых дамы.

Меж тем рассветало.
И вот, озаряя ухабы,
Взлетел раскаленный,
Светящийся солнечный шар!
В торговый ларек
Потянулись с кошелками бабы,
Вокруг слободы
Расклубился сиреневый шарф —
Туман полевой,
И по заспанным смутным ямам
Паром зашумел,
Выплывая в могучий простор.

Четыре туза
И четыре внимательных дамы
Со мной завели,
Как шарманку, глухой разговор
О хлебе, о ценах,
О смысле какой-то проблемы.

— Эй, что ж ты, паромщик?
Затей свою песню, затей! —
Терпеть не могу
Разговоров на общие темы
Среди молодых,
Но уже разжиревших людей!
Сошел я с парома
И сразу направился прямо
Дорогой лесами,
Дорогой полями,
а там —
Четыре туза
И четыре испуганных дамы
За каждым шофером
Носились весь день по пятам.

СТАРЫЙ КОНЬ

Я долго ехал волоком.
И долго лес ночной
Все слушал медный колокол,
Звеневший под дугой.

Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь!
Шагай, шагай тихонечко,
Мой бедный старый конь!

Хоть волки есть на волоке
И волок тот полог,
Едва он сани к Вологде
По волоку волок.

Звени, звени легонечко,
Мой колокол, трезвонь!
Шагай, шагай тихонечко,
Мой бедный старый конь!

И вдруг заржал он молодо,
Гордясь без похвалы,
Когда увидел Вологду
Сквозь заволоку мглы.

ВИДЕНИЯ НА ХОЛМЕ

Взбегу на холм
и упаду
в траву.
И древностью повеет вдруг из дола.
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звездных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя.

Россия, Русь — куда я ни взгляну.
За все твои страдания и битвы —
Люблю твою, Россия, старину,
Твои огни, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя.
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
в окрестностях
России.
Кресты, кресты. Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они – и где-то у осин
Подхватит это медленное ржанье,
И надо мной —
бессмертных звёзд Руси,
Высоких звезд покойное мерцанье.

ЛЕВИТАН

(по мотивам картины “Вечерний звон”)

В глаза бревенчатым лачугам
Глядит алеющая мгла.
Над колокольчиковым лугом
Собор звонит в колокола.

Звон заокольный и окольный,
У окон, около колонн, –
Я слышу звон и колокольный,
И колокольчиковый звон.

И колокольцем каждым в душу
До новых радостей и сил
Твои луга звонят не глуше
Колоколов твоей Руси.

О ПУШКИНЕ

Словно зеркало русской стихии,
Отстояв назначенье свое,
Отразил он всю душу России!
И погиб, отражая ее.

ДУЭЛЬ

Напрасно
дуло пистолета
Враждебно целилось в него;
Лицо великого поэта
Не выражало ничего!
Уже давно,
как в божью милость,
Он молча верил
В смертный рок.
И сердце Лермонтова билось,
Как в дни обидчивых тревог.
Когда же выстрел
грянул мимо
(Наверно, враг
Не спал всю ночь!),
Поэт зевнул невозмутимо
И пистолет отбросил прочь.

Николай РУБЦОВ

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны.

Я буду скакать по холмам задремавшей отчизны ,
Неведомый сын удивительных вольных племен!
Как прежде скакали на голос удачи капризный,
Я буду скакать по следам миновавших времен.

Давно ли, гуляя, гармонь оглашала окрестность,
И сам председатель плясал, выбиваясь из сил,
И требовал выпить за доблесть в труде и за честность,
И лучшую жницу, как знамя, в руках проносил!

И быстро, как ласточка, мчался я в майском костюме
На звуки гармошки, на пенье и смех на лужке,
А мимо неслись в торопливом немолкнущем шуме
Весенние воды, и бревна неслись по реке.

Россия! Как грустно! Как странно поникли и грустно
Во мгле над обрывом безвестные ивы мои!
Пустынно мерцает померкшая звездная люстра,
И лодка моя на речной догнивает мели.

И храм старины, удивительный, белоколонный,
Пропал, как виденье, меж этих померкших полей, –
Не жаль мне, не жаль мне растоптанной царской короны,
Но жаль мне, но жаль мне разрушенных белых церквей.

О, сельские виды! О, дивное счастье родиться
В лугах, словно ангел, под куполом синих небес!
Боюсь я, боюсь я, как вольная сильная птица
Разбить свои крылья и больше не видеть чудес!

Боюсь, что над нами не будет возвышенной силы,
Что, выплыв на лодке, повсюду достану шестом,
Что, все понимая, без грусти пойду до могилы.
Отчизна и воля – останься, мое божество!

Останьтесь, останьтесь, небесные синие своды!
Останься, как сказка, веселье воскресных ночей!
Пусть солнце на пашнях венчает обильные всходы
Старинной короной своих восходящих лучей.

Я буду скакать, не нарушив ночное дыханье
И тайные сны неподвижных больших деревень.
Никто меж полей не услышит глухое скаканье,
Никто не окликнет мелькнувшую легкую тень.

И только, страдая, израненный бывший десантник
Расскажет в бреду удивленной старухе своей,
Что ночью промчался какой-то таинственный всадник,
Неведомый отрок, и скрылся в тумане полей.

1963

Звезда полей

Звезда полей во мгле заледенелой,
Остановившись, смотрит в полынью.
Уж на часах двенадцать прозвенело,
И сон окутал родину мою.

Звезда полей! В минуты потрясений
Я вспоминал, как тихо за холмом
Она горит над золотом осенним,
Она горит над зимним серебром.

Звезда полей горит, не угасая,
Для всех тревожных жителей земли,
Своим лучом приветливым касаясь
Всех городов, поднявшихся вдали.

Но только здесь, во мгле заледенелой,
Она восходит ярче и полней,
И счастлив я, пока на свете белом
Горит, горит звезда моих полей.

ВИДЕНИЯ НА ХОЛМЕ

Взбегу на холм
и упаду
в траву.
И древностью повеет вдруг из дола.
И вдруг картины грозного раздора
Я в этот миг увижу наяву.
Пустынный свет на звездных берегах
И вереницы птиц твоих, Россия,
Затмит на миг
В крови и жемчугах
Тупой башмак скуластого Батыя.

Россия, Русь — куда я ни взгляну.
За все твои страдания и битвы —
Люблю твою, Россия, старину,
Твои огни, погосты и молитвы,
Люблю твои избушки и цветы,
И небеса, горящие от зноя,
И шепот ив у омутной воды,
Люблю навек, до вечного покоя.
Россия, Русь! Храни себя, храни!
Смотри опять в леса твои и долы
Со всех сторон нагрянули они,
Иных времен татары и монголы.
Они несут на флагах чёрный крест,
Они крестами небо закрестили,
И не леса мне видятся окрест,
А лес крестов
в окрестностях
России.
Кресты, кресты.

Я больше не могу!
Я резко отниму от глаз ладони
И вдруг увижу: смирно на лугу
Траву жуют стреноженные кони.
Заржут они ⁠— и где-то у осин
Подхватит это медленное ржанье,
И надо мной —
бессмертных звёзд Руси,
Высоких звезд покойное мерцанье.

ТИХАЯ МОЯ РОДИНА

Тихая моя родина!
Ивы, река, соловьи.
Мать моя здесь похоронена
В детские годы мои.

— Где тут погост? Вы не видели?
Сам я найти не могу. —
Тихо ответили жители:
— Это на том берегу.

Тихо ответили жители,
Тихо проехал обоз.
Купол церковной обители
Яркой травою зарос.

Там, где я плавал за рыбами,
Сено гребут в сеновал:
Между речными изгибами
Вырыли люди канал.

Тина теперь и болотина
Там, где купаться любил.
Тихая моя родина,
Я ничего не забыл.

Новый забор перед школою,
Тот же зеленый простор.
Словно ворона веселая,
Сяду опять на забор!

Школа моя деревянная.
Время придет уезжать –
Речка за мною туманная
Будет бежать и бежать.

С каждой избою и тучею,
С громом, готовым упасть,
Чувствую самую жгучую,
Самую смертную связь.

1964

У СГНИВШЕЙ ЛЕСНОЙ ИЗБУШКИ.

У сгнившей лесной избушки,
Меж белых стволов бродя,
Люблю собирать волнушки
На склоне осеннего дня.

Летят журавли высоко
Под куполом светлых небес,
И лодка, шурша осокой,
Плывет по каналу в лес.

И холодно так, и чисто,
И светлый канал волнист,
И с дерева с легким свистом
Слетает прохладный лист,

И словно душа простая
Проносится в мире чудес,
Как птиц одиноких стая
Под куполом светлых небес.

1964

ПРОЩАЛЬНАЯ ПЕСНЯ

Я уеду из этой деревни.
Будет льдом покрываться река,
Будут ночью поскрипывать двери,
Будет грязь на дворе глубока.

Мать придет и уснет без улыбки.
И в затерянном сером краю
В эту ночь у берестяной зыбки
Ты оплачешь измену мою.

Так зачем же, прищурив ресницы,
У глухого болотного пня
Спелой клюквой, как добрую птицу,
Ты с ладони кормила меня?

Слышишь, ветер шумит по сараю?
Слышишь, дочка смеется во сне?
Может, ангелы с нею играют
И под небо уносятся с ней.

Не грусти! На знобящем причале
Парохода весною не жди!
Лучше выпьем давай на прощанье
За недолгую нежность в груди.

Мы с тобою как разные птицы!
Что ж нам ждать на одном берегу?
Может быть, я смогу возвратиться,
Может быть, никогда не смогу.

Ты не знаешь, как ночью по тропам
За спиною, куда ни пойду,
Чей-то злой, настигающий топот
Все мне слышится, словно в бреду.

Но однажды я вспомню про клюкву,
Про любовь твою в сером краю
И пошлю вам чудесную куклу,
Как последнюю сказку свою.

Чтобы девочка, куклу качая,
Никогда не сидела одна.
— Мама, мамочка! Кукла какая!
И мигает, и плачет она.

1968

Журавли

Меж болотных стволов красовался восток огнеликий…
Вот наступит октябрь — и покажутся вдруг журавли!
И разбудят меня, позовут журавлиные крики
Над моим чердаком, над болотом, забытым вдали…
Широко по Руси предназначенный срок увяданья
Возвещают они, как сказание древних страниц.
Всё, что есть на душе, до конца выражает рыданье
И высокий полёт этих гордых прославленных птиц.

Широко на Руси машут птицам согласные руки.
И забытость болот, и утраты знобящих полей —
Это выразят всё, как сказанье, небесные звуки,
Далеко разгласит улетающий плач журавлей…
Вот летят, вот летят… Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на любимцев своих!
Вот замолкли — и вновь сиротеет душа и природа
Оттого, что — молчи! — так никто уж не выразит их…

Я УМРУ В КРЕЩЕНСКИЕ МОРОЗЫ.
Я умру в крещенские морозы.
Я умру, когда трещат березы.
А весною ужас будет полный —
на погост речные хлынут волны.
Из моей затопленной могилы
гроб всплывет, забытый и унылый,
разобьется с треском, и в потемки
уплывут ужасные обломки.
Сам не знаю, что это такое.
Я не верю вечности покоя.
1970