Теофиль де вио стихи

ШАРЛЬ БОДЛЕР

Очарованье лжи

Когда гляжу вослед тебе, мой ангел томный,

И бьется о плафон мелодия смычков,

И странно вяжется с походкою нескромной

Скучающая грусть задумчивых зрачков,

Когда за бледным лбом, влекущим и порочным,

При газовых рожках мои глаза следят,

И розовеет он под факелом полночным,

И, как портрета взгляд, твой неотступен взгляд, –

Я говорю себе: прекрасна и свежа ты,

Но опыт, царственно-тяжелый монолит,

Тебя короновал, и сердца плод, початый,

Как эта плоть, – любовь искусную сулит.

Но кто ты – редкий плод, манящий и желанный,

Иль урна, ждущая, быть может, наших слез,

В оазисе пустынь родник благоуханный,

Подушка жаркая, корзина пышных роз?

Да, я встречал глаза – в них вещих нет секретов,

Хотя они полны возвышенной тоски.

Ларцы без жемчуга, оправы без портретов,

Как сами небеса, пусты и глубоки!

Но пусть весь облик твой – лишь видимость, не боле,

Я сердцем истины не знаю и не чту.

Бездушна, ветренна, глупа – не все равно ли?

В тебе боготворю и славлю красоту!

ПОЛЬ ВЕРЛЕН

ЗАКАТЫ

Рассвет в утомленье

На травы пролил

Печаль и томленье

В печальном томленье

Под мерное пенье

Легли от светил,

И хор привидений

Вдоль моря поплыл

И в странном узоре

Уснувших у моря.

Пасмурно в сердце моем,

Пасмурный день за окном.

Что за печаль, и о чем,

В сумрачном сердце моем?

Капли дождя нараспев

Мерно по крышам стучат,

Сердцем моим овладев –

О, этот дождь нараспев!

Сам не пойму, отчего

Тяжесть на сердце легла:

Что омрачило его?

Странная боль: ни с чего.

В том-то и корень беды:

Тошно ему ни с чего.

В нем – ни любви, ни вражды.

Имени нет у беды.

И тих, и ясен небосклон

Над крышей ветхой,

И клен завесил небосклон

И колокольный мирный звон

В просторах тонет,

И птица, слыша дальний звон,

О, Боже мой, твой мир хорош,

И прост, и строен,

И гомон городской хорош,

А ты, пропащий ни за грош,

Что ж загубил ты ни за грош

АНТОНЕН АРТО

Нет, я вас не люблю, и все же вы придете;

К нам на сердца листы с деревьев облетят,

Мы вместе вознесем к неяркой позолоте

Былой наивности вдруг отрезвленный взгляд.

Неведомый порыв – и это Ветер Мира –

Пробудит отклики вечерние стволов,

И отзовется грот небесного клавира

В сквозном кружении коралловых листов.

Спокойною рукой их запускает в пляс

Незримый чародей, мутитель атмосферный;

Меня полюбите вы в этот час вечерний,

И я поверю, что влюбился в вас.

Тем звездным вечером померкнет череда

Дней, облетающих в осенней укоризне,

И в гроте наших душ угасим мы тогда

Всепожирающий костер безлюбой жизни.

БУТЫЛКА И СТАКАН

Зеленая волна абсента затопила

Прекрасный вечер; он завис и поднял вёсла,

В бутылочном стекле переливались звезды

Настоянного дня, чья легкость проступила.

У стойки в зеркале луна снега кружила,

И бил струей фонтан на площади публичной,

Где в гонке бешеной мелькали хаотично

Алмазоглазые авто, напружив жилы.

И пристрастился я, в зеленой влаге вея,

Глазеть в упор – уж так зима наворожила –

На белоснежные тела, цветы нивеи,

Тела красавиц, что любовь преобразила.

МУЗЫКАНТ

Вот и вспыхнула твоя маска

Музыкант восковые вены

Ты зажги бессвечный подсвечник

Сплавом огненным нот своих.

Расчленяет молния чрево

Кораблей тобой оснащенных

Ты из сводов своих пещерных

Возведи нам крохотный ад.

Эти звезды что ты швыряешь

Драгоценных металлов блестки

Созидают храм быстролетный

Из обыденных наших чувств.

Вот и церковь что всех прекрасней

Раскрывает проливы нам

Сотни раз воспетая церковь

Только черти водятся там.

ПОТАЕННАЯ ЛОГИКА

Город город град огней

Город шума расточитель

Вольный наш освободитель

О лукавый о размытый

Бьются ангелы о стекла

Кони прут сквозь тучи прочь

В небо падают кареты

В ночь ночь ночь ночь

Это словно пар дыханья

Словно выпот выдох камня

Искупленья крестный ход.

В сшибке четырех ветров

В сходке четырех небес

Непреложный город снов

Твой орган роняет в землю

Пыль гремучую громов

Из стеклянной ясной пыли

Зыбких атомов камней

О небесных сеть отдушин

Город ты себя творишь

Город камень твой послушен

Там где горестей граница

На краю тоски немой

Вырос замок потайной

Пепел сердца там хранится.

ШАРЛЬ ДОБЖИНСКИЙ

ГОРОД В ОГНЯХ

Столицу прострочил витринный крап.

Дождь словно нанялся. Свистит полиция.

Сплошной стеной штампованные лица.

По небу – оторочка хвойных лап.

В метро сажают память – хлеб событий.

В тоннеле наши корни прорастают;

Земля иль рельсы кружат по орбите?

В полупроводниковых снах витают,

Дрожа под током, наших чувств регистры,

И в мире, где царят электросхемы,

Ночь мастерит из наших тел транзисторы.

Дома без парусников детства немы,

На них торчат антенны-метрономы,

Как виселицы в небе закопчённом,

Ослеплены их ложью астрономы,

И звезды беспардонно лгут ученым.

Столица расставляет нам тенета –

О, нашей страсти трассы, наши стрессы!

Дни, что мы ищем, сброшены со счета,

И солнце свищет яростней экспресса.

Больны удушьем красный и зеленый.

Грим улицы растекся. Округа

Парижа – в бандерильях из неона.

Из ночи день насторожил рога.

Подобному быку и тусклый шелк

Привидится багровою мулетой.

Дуэль. Схлестнулись лазеры – щелк! щелк! –

Вскормлённые луной, волчицей лютой.

За кодом – код. Такси, реклама, знаки,

Морзянка вспышек многоцветным роем –

Зародыш Млечного Пути во мраке.

И, ярмарочным выставясь героем,

Париж играет силой и сноровкой,

Его наряд из ярких блесток кроен,

Расцвечен тротуар татуировкой.

Он бой быков низвел до скотобоен,

Где стынет кровь из потрошенных туш.

Париж уйдет и вновь придет в лучах,

Возобновленный зеркалами луж,

Как тяжкий шлейф, историю влача.

Париж, Париж, моренные наплывы,

Ледник воспоминаний и огней,

Ты подымаешься неторопливо

От ярмарки ночной – к судьбе своей.

Париж, Париж, за счастьем ты в погоне

Перегоняешь крыши, точно скот,

От Сен-Манде скитаясь до Булони,

Где звездным сеном пахнет небосвод.

Куда мосты несутся через Сену,

Как лошади, берущие барьер?

Париж в своем театре шлет на сцену

В ночи ему приснившихся химер.

Париж меняет контуры и смыслы,

Наука здесь – законодатель мод,

В его жеоде отразясь, нависло

Предместье-спутник, словно антипод.

Центр Помпиду. Здесь по трубопроводам

Перегоняют сны наивной публики.

Париж, переиначенный народом –

Где звездные часы твоей республики?

Комментарии:
Çîíà ðåêëà ìû
_Ðåêëà ìà _

Теофиль де вио стихи

Европейская поэзия XVII века

Поэзия барокко и классицизма

Художественное богатство европейской поэзии XVII столетия нередко недооценивают. Причина тому — предрассудки, продолжающие иногда все еще определять восприятие литературного наследия этого бурного, противоречивого, сложного времени. Принципиальному будто бы «антилиризму» XVII столетия ищут объяснения и в господстве нивелирующей человеческую личность придворной культуры, и в гнете абсолютизма, и во влиянии на умы метафизического склада мышления, рационалистической прямолинейности и просто-напросто рассудочности, и в склонности превращать поэзию в изощренную, искусственную формалистическую игру — склонности, отождествляемой, как правило, со стилем барокко. Однако попытки абсолютизма подчинить себе творческие силы нации отнюдь не определяют содержание духовной жизни европейского общества XVII столетия. Решающую роль здесь играют другие факторы. Не следует преувеличивать и значение метафизических и механистических представлений в культуре XVII века. Обостренный интерес к проблеме движения — одна из отличительных черт интеллектуальной жизни этой эпохи. Обостренный интерес к динамическим аспектам действительности, к преисполненному драматизма движению характеров, событий и обстоятельств, к осмыслению и воспроизведению противоречий, служащих источником этого неумолимо устремляющегося вперед жизненного потока, присущ и эстетическому мировосприятию эпохи, особенно его барочным формам.

Чуждый предвзятости, объективный взгляд на литературу барокко как на искусство, не лишенное острых противоречий, но отнюдь не однолинейное, а, наоборот, чрезвычайно многообразное, способное порождать ослепительные, непреходящие художественные ценности, и является одной из основных предпосылок для плодотворного восприятия европейской поэзии XVII века. Облегчают возможность такого подхода многочисленные работы, которые посвящены советскими учеными в последнее время изучению проблемы барокко.

Семнадцатый век выдвинул таких выдающихся поэтов, как Гонгора, Кеведо, Донн и Мильтон, Марино, Малерб, Ренье, Теофиль де Вио, Лафонтен и Буало, Вондел, Флеминг и Грифиус, Потоцкий, Зрини и Гундулич. Один уже перечень этих имен говорит о том, какое принципиально важное место занимает XVII век в истории европейской поэзии. Но это лишь перечень светил наивысшего ранга, да и то выборочный, неполный. Важно и другое: во всех странах Европы поэзия в XVII веке переживает бурный расцвет, находится на гребне литературной жизни, порождает поистине необозримое количество талантливых, незаурядных творческих личностей.

В художественной системе европейской поэзии XVII века немало черт, связанных с литературными традициями прошлого. К Возрождению восходят во многом и господствующая структура лирических и эпических жанров, и продолжающееся усиленное обращение к античной мифологии как к кладезю сюжетов и образов, и воздействие канонов петраркизма в любовной лирике, и влияние на развертывание поэтической мысли законов риторики. Барочные писатели к тому же широко используют восходящие к средневековой культуре символы, эмблемы и аллегории, воплощают свои умонастроения с помощью традиционных библейских образов, вдохновляются зачастую идеалами, почерпнутыми из рыцарских романов. Вместе с тем художественное мироощущение, которым проникнута поэзия XVII века, в своей основе глубоко оригинально, самобытно, принципиально отлично от эстетических концепций и идеалов как эпохи Возрождения, так и века Просвещения.

Речь здесь идет не только о весьма высоком и широко распространенном уровне технического мастерства (причину этого следует искать и в закономерностях становления национальных литературных языков; и в обостренно-утонченном стилевом чутье, присущем эпохе; и в месте, которое поэзия занимала в существовании просвещенных кругов того времени, составляя основной предмет занятий многочисленнейших салонов, объединений и академий и служа одним из главных средств украшения придворного быта). Определяющим же является другое: крупнейшие достижения европейской поэзии XVII века запечатлели в совершенной художественной форме духовные искания, страдания, радости и мечты людей этой эпохи, жестокие конфликты, очевидцами и участниками которых они были. Постичь своеобразие европейской поэзии XVII столетия, истоки ее жизненности (в том числе и тех ее аспектов, которые кажутся особенно близкими людям XX в.) нельзя, не восстановив хотя бы в самых общих чертах сущность тех исторических условий, в которых суждено было творить ее выдающимся представителям, и той культурной атмосферы, которая их окружала и созданию которой они сами способствовали.

«Семнадцатый век» как эпоха играет во многом узловую, критическую роль в развитии того процесса борьбы между силами, защищающим феодальные устои, и силами, расшатывающими эти устои, начальная стадия которого относится к эпохе Возрождения, а завершающая охватывает эпоху Просвещения. Эту роль можно назвать узловой потому, что именно в ожесточенных общественных схватках, происходящих в XVII столетии (будь то Английская революция, Фронда или Тридцатилетняя война), во многом определяются темпы и характер дальнейшего развития, а в какой-то мере и будущего разрешения этого конфликта в отдельных странах Европы.

Повышенный драматизм XVII столетию как эпохе придает и то обстоятельство, что общественные столкновения разыгрываются в этот исторический период в условиях резкой активизации консервативных и реакционных кругов: они мобилизуют все свои ресурсы и используют все возможности с целью повернуть историю вспять или хотя бы приостановить ее поступательное движение. Усилия консервативных кругов принимают весьма различные формы. Это прежде всего такое широкое и многоликое общеевропейского характера явление, как контрреформация. Если во второй половине XVI столетия идеал, утверждаемый деятелями контрреформации, носит по преимуществу сурово аскетический характер, то с начала XVII века поборники этого движения (и в первую очередь иезуиты) прибегают ко все более разносторонним и гибким методам воздействия, охотно используя ради распространения своих идей и расширения сферы своего влияния пропагандистские и выразительные возможности стиля барокко, со свойственной ему пышностью, эмфазой и патетикой, тягой к чувственности. Одно из центральных событий в Западной Европе XVII столетия — это Тридцатилетняя война. И эта кровавая бойня, в которую оказались втянутыми европейские страны, была прежде всего следствием пагубных поползновений со стороны реакционных сил, их стремления к господству любой ценой.

Возросшая сложность условий, в которых в XVII столетии развертывается общественная и идеологическая борьба, наглядно отражается в художественной литературе эпохи. В литературе XVII века по сравнению с Возрождением утверждается более сложное и вместе с тем более драматическое но своей сути представление о взаимосвязи человека и окружающей его действительности. Литература XVII столетия отражает неуклонно возрастающий интерес к проблеме социальной обусловленности человеческой судьбы, взаимодействия во внутреннем мире человека личного и общественного начал, зависимости человека не только от своей натуры и прихотей фортуны, но от объективных закономерностей бытия и в том числе от закономерностей развития, движения общественной жизни. Литература XVII столетия, как и ренессансная литература, исходит из представления об автономной, свободной от средневековых ограничений человеческой личности и ее правах и возможностях как основном мериле гуманистических ценностей. Она рассматривает, однако, эту личность в более глубокой и одновременно более широкой с точки зрения охвата действительности перспективе, как некую точку преломления находящихся вне ее самой, но воздействующих на нее сил.

Замечательные ренессансные писатели Боккаччо и Ариосто, Рабле и Ронсар, Спенсер и Шекспир (в начале его творческого пути) в своих произведениях прежде всего с большой художественной силой раскрывали безграничные возможности, заложенные в человеческой натуре. Но их мечтам и идеалам был присущ утопический оттенок. В огне таких катаклизмов, как религиозная война во Франции 60—90-х годов XVI века, как революции в Нидерландах и Англии или Тридцатилетняя война, в соприкосновении с такими общественными явлениями, как контрреформация и процесс первоначального накопления, особенно очевидно выявлялись призрачные, иллюзорные стороны этого идеала. Осознание жестокого разлада между возвышенными ренессансными идеалами и окружающей действительностью, в которой верх берут антигуманные общественные силы, нашло свое воплощение в творчестве выдающихся представителей позднего Возрождения (например, у Дю Белле, автора «Сожалений», и в целом ряде стихотворений, созданных Ронсаром в 70—80-х годах XVI в., в «Опытах» Монтеня, в творчестве Шекспира после 1600 г., в произведениях Сервантеса). Несомненна тесная органическая связь между преисполненным внутреннего трагизма периодом позднего Возрождения и процессами, характеризующими западноевропейскую литературу «семнадцатого века». Последняя утрачивает многие важные качества, отличавшие мироощущение людей эпохи, когда самоутверждение свободной, автономной человеческой личности было первоочередной исторической, а тем самым и общественной задачей. Одновременно литература XVII века подхватывает некоторые из тенденций, обозначающихся в творчестве ее великих предшественников, и развивает их по-своему в новых условиях.

Теофиль де вио стихи

Жестокой Лиси. Перевод И. Чежеговой

Виоланте до Сеу

Десимы. Перевод И. Чежеговой

Бернардо Виейра Раваско

Глосса на тему сонета. Перевод И. Чежеговой

Грегорио де Матос Герра Перевод М. Донского

Прощание с городом Байя по случаю отплытия в Анголу

Размышления о Судном дне и конце всего сущего

Мануэл Ботельо де Оливейра

Земля Приливов. Перевод И. Чежеговой

ФРАНЦИЯ

Франсуа де Малерб

Утешение господину Дюперье (Фрагменты). Перевод М. Квятковской

Молитва за короля, отбывающего в Лимузен. Стансы. Перевод А. Ревича

Подражание псалму CXLV. Перевод А. Ревича

Песня («Пробудитесь, я жду вас, красавица!»). Перевод М. Донского

Онора де Ракан Перевод М. Кудинова

Ода («Вы, что смеетесь надо мной…»)

Стансы («Тирсис, пора и нам подумать о покое…»)

Франсуа де Менар

Прекрасная вдова. Перевод Н. Стрижевской

Ода Шарлю де Менару (Фрагмент). Перевод М. Кудинова

Прощай, Париж. Перевод М. Кудинова

Места пустынные. Перевод М. Кудинова

Эпиграмма («В сапожном деле отличиться…»). Перевод М. Кудинова

Стихи, посвященные Малербу. Перевод М. Кудинова

Эпиграмма («Все то, что создано тобой…»). Перевод М. Кудинова

Сатира II (Фрагменты). Перевод М. Кудинова

Сатира III (Фрагменты). Перевод В. Левина

Сатира XII Ренье в защиту самого себя. Перевод А. Ревича

Все не вовремя. Перевод В. Васильева

Автоэпитафия. Перевод В. Васильева

Пьер Мотен Перевод М. Кудинова

Диалог Жакмара и Самаритянки Нового Моста

От Жанны я ушел

Кто он? Перевод М. Кудинова

Я впал в экстаз. Перевод М. Кудинова

В движении этого мира. Перевод Э. Шапиро

Стансы Непостоянству. Перевод М. Кудинова

Любовное отчаянье. Перевод Н. Стрижевекой

Виселица. Перевод М. Кудинова

Ода («Ворон каркает зловеще…»). Перевод М. Кудинова

Существа в обличье странном. Перевод М. Кудинова

Письмо к брату (Фрагменты). Перевод М. Кудинова

Аполлон. Перевод Ю. Денисова

Сонет Теофиля на его изгнание. Перевод М. Квятковской

Эпиграмма («Я полностью согласен с Вами в этом…»). Перевод М. Квятковской

«Недавно, пламенем божественным объятый…» Перевод Э. Шапиро

Стансы («Люблю — и в этом честь моя…»). Перевод М. Квятковской

Антуан де Сент-Аман

Уединение (Фрагменты). Перевод М. Кудинова

Трубка. Перевод М. Кудинова

Кутилы. Перевод М. Кудинова

Альпийская зима. Перевод М. Кудинова

Попойка. Перевод О. Румера

Ленивец. Перевод О. Румера

Ариоп. Перевод Ю. Денисова

Видения. Перевод Э. Шапиро

Шарль Вион д’Алибре

Большой и толстый. Перевод М. Кудинова

Ты смертен, человек. Перевод М. Кудинова

О судьбе. Перевод М. Кудинова

Пышные похороны. Перевод М. Кудинова

«Мой друг, послушайся совета…» Перевод В. Дмитриева

Клод де Бло Перевод М. Кудинова

Католик ты иль гугенот

Тот свет — химера

Жан-Оже де Гомбо

Я с вами разлучен. Перевод М. Кудинова

Харита прочь ушла. Перевод М. Кудинова

По морю я плыву. Перевод М. Кудинова

«О мысли праздные, за радостью былою…» Перевод Э. Шапиро

«Ее не видел я, она мне не знакома…» Перевод Ю. Денисова

«Ты, усомнившийся в могуществе небес…» Перевод В. Дмитриева

Эпиграммы. Перевод М. Кудинова

Эпиграмма («В чем эпиграммы суть и что в ней наконец…»)

Жак Балле де Барро

В могиле Саразэн. Перевод М. Кудинова

Всевышний, ты велик. Перевод М. Кудинова

Сон. Перевод М. Кудинова665

Ты отвратительна, о смерть. Перевод М. Кудинова

«Не рваться ни в мужья, ни в судьи, ни в аббаты…» Перевод Ю. Денисова

Франсуа Тристан Лермит

Место прогулки двух влюбленных. Ода. Перевод М. Талова

Корабль. Перевод М. Кудинова

Увидев белый свет. Перевод М. Кудинова

Кончается мой день. Перевод М. Кудинова

Прекрасная нищенка. Мадригал. Перевод М. Кудинова

Теофиль де вио стихи

Войти

Авторизуясь в LiveJournal с помощью стороннего сервиса вы принимаете условия Пользовательского соглашения LiveJournal

• Свежие записи
• Архив
• Друзья
• Личная информация
• Memories

Теофиль де Вио. Лирика

Моя душа мертва, в ней живо лишь страданье,
С тех пор как должен быть я вдалеке от вас,
И если б я не жил надеждой на свиданье,
Уже давно б настал моей кончины час.

Пускай земная твердь лишится небосвода,
Пусть солнце навсегда покинет небеса,
Пусть перепутает все атомы природа,
Но пусть позволит мне вновь вам глядеть в глаза.

Ни с болью дерева, разбитого грозою,
Ни с мукой жителей, чей город сдан врагу,
Ни с горем крепости, разрушенной войною,
Ни с чем отъезда боль сравнить я не могу.

Сегодня ваш Дамон уже почти что призрак,
Я стал похож на тень, и речь едва слышна,
И жалобы мои – последний жизни признак,
Нет больше чувств, нет сил, осталась боль одна.

Моя душа в тисках, огонь течет по венам,
Терзает сердце гриф, и змей клубок в груди,
Но память я храню о счастье незабвенном,-
Страданья худшего на свете не найти.

Два месяца пути – как бесконечно долго!
Меня любовь и честь ведут по городам:
Быть с принцем и служить ему – веленье долга,
Веление любви – скорей вернуться к вам.

И даже если вдруг средь горестных скитаний
Дарили боги мне крупицы красоты,
Я только ощущал сильнее гнет страданий,
В прекрасном я искал опять твои черты.

На все вокруг смотрю глазами я твоими…
Куда не занесен безжалостной судьбой,
Какими ни брожу краями я чужими,
Везде моя душа полна одной тобой.

Я словно онемел, утратил слух и зренье,
Не может излечить меня чужой совет,
Лишь мысли о тебе приносят утешенье,
Прекрасный образ твой мне заслоняет свет

Прошу, в разлуке будь суровой и печальной,
Бери с меня пример, и позабудь про двор,
Прогулок избегай, катаний, залы бальной,
Одна любовь для нас священна с этих пор.

Религия моя – твоя любовь отныне.
Часовней стал мой дом, иконой твой портрет,
Я всей душой служу теперь одной святыне,
Слова любых молитв мне заменил сонет.

Я мрачен и угрюм среди хлопот военных,
Как будто одержим завоеваньем стран,-
На самом деле я лишь в грезах неизменных,
И быть всегда с тобой – вот мой военный план.

Ворон каркает зловеще,
Мрак сгустился предо мной,
Пересек мне зверь лесной
Путь-дорогу, конь трепещет,
Спотыкается мой конь,
Грянул гром, сверкнул огонь,
Мой слуга исчез в тумане…
Смутный призрак вдруг возник,
Слышу я Харона крик,
Вижу бездну под ногами.

Вспять потоки потекли,
Лезет бык на шпиль церковный,
Кровь бежит струей неровной
Из расщелины земли.
Над высокой башней мгла,
Там змея грызет орла;
В глыбе льда огонь пылает;
Месяц ветром унесло,
Солнце черное взошло,
Лес округу покидает.

СУЩЕСТВА В ОБЛИЧЬЕ СТРАННОМ

Существа в обличье странном
У природы не в чести:
Редки встречи с великаном,
Трудно карлика найти.

Мало женщин, как Елена,
Нет, как Нестор, мудрецов,
Крепче пьяницы Силена
Мало в мире молодцов.

Мало псов, как Цербер, грязных,
Нет реки, как Ахерон,
Нет ночей, совсем беззвездных,
Не всегда в ладье Харон.

Нет синей небесной сини,
Лучше нет, когда весна,
Горче нет, чем сок полыни,
Ничего нет слаще сна.

Громче грома редки крики,
Мало гор, как Пелион,
Редкий зверь, ручной иль дикий,
Львиной силой наделен.

Редко высшее блаженство,
Редок час великих мук,
И так мало совершенства
В том, что видим мы вокруг.

Страх смерти потрясти и самых стойких сможет;
И сон бежит от глаз,
Когда отчаянье всю ночь не спит и гложет
Того, чей пробил час.

Как ни была б душа закалена судьбою,
Как ни была б сильна,-
Погибель верную увидев пред собою,
Она потрясена…

Пока для узника еще не стало ясно,
Что все предрешено,
Скрежещущих оков влачит он груз ужасный
С надеждой заодно.

Когда же приговор кровавый и суровый
Порвет надежды нить,
Когда войдет палач, чтоб узника оковы
Веревкой заменить,

Тогда до капли кровь в его застынет жилах,
Застынет в горле крик,
Виденье виселицы он теперь не в силах
Забыть хотя б на миг.

Всем существом своим он неразлучен с нею:
Сводя его с ума,
Она встает пред ним, и вид ее страшнее,
Чем яд или чума.

Своим отчаяньем родных он заражает,
Поит он допьяна
Своей бедой толпу, что на него взирает,
От мук его бледна.

А с Гревской площади последним веет чадом,
Глядит на Сену он –
И видит Ахерон, и каждый, кто с ним рядом,
Не человек – Харон.

Слов утешения монаха он не слышит,
И в глухоте своей,
Хотя еще живой, хотя еще он дышит,
Он мертвеца мертвей.

Все чувства умерли, черты лица сместились,
В глазах застыла тьма…
Безумьем было бы, когда бы сохранились
В нем проблески ума.

Всё уничтожили в нем ужас и страданье;
Сквозь тысячу смертей
Прошел он… И удар, что оборвал дыханье,
Был всех других слабей.
Перевод М. Кудинова
(Европейская поэзия XVII века.– М.:Худ.лит.,1977)

Теофиль де Вио. Ода (перевод)

Ваши комментарии

Не способна прочитать оригинал.
А перевод плотный. И обалденный.

03.12.2016 10:26 smaila Cпасибо большое, Оля!) Это был один из первых «блинчиков» — решила поучаствовать в конкурсе начинающих переводчиков им.Линецкой. Поучаствовала весьма скромно — никак наград не удостоилась, но за работу мне не стыдно)

Автор подстрочника — моя дочь (у нее английский, французский, чешский языки. французский и чешский она преподает).
Прилагаю собственно подстрочник —

Ворон передо мной каркает:

Тень/мрак/темнота мешает мне видеть;

Две ласки и две лисы

Пересекают (проходят) место, где я прохожу;

еле волочу ноги за моим конем.

Мой лакей сильно падает с высоты;

Я слышу, как потрескивает гром;

Дух представляется мне по имени,

Я слышу Харона, который зовет меня к себе.

Я вижу центр земли.

Этот ручей поднимается к своему источнику;

Бык/вол взбирается на колокольню;

Кровь течет/льется с этой скалы/ с этого утеса;

Аспид совокупляется с медведицей;

На вершине старой башни

Змея разрывает ястреба;

Огонь горит внутри льда,

Солнце стало черным;

Я вижу луну, которая собирается упасть/(скоро) упадет;

Это дерево ушло со своего места.

03.12.2016 10:26 smaila вдогонку предыдущему — схема авторской рифмовки мной сохранена)

06.12.2016 15:08 ole Дерево, ушедшее со своего место — это класс. На мой взгляд, лучше и точней, чем последняя строчка перевода.
В остальном, мне кажется, вам удалось.
И повторю — нравится стихотворение.

И еще. Я его в шорт номинировала.

09.12.2016 13:09 smaila согласна насчет дерева. не справилась чуток)
Спасибо огромное.

Теофиль де вио стихи

ПОРТРЕТ МОЙ НЕ ХВАЛИ.

Портрет мой не хвали — он непохож:
здесь чванного искусства ухищренья
и красок хитроумное сплетенье
глазам внушают вкрадчивую ложь.

Не льсти мне, лесть, ведь все равно ты лжешь:
неумолимо времени теченье,
непобедимы старость и забвенье,
от них, как ни надейся, не уйдешь.

И твоему усердью я не рада:
ты — слабый ветер в мертвых парусах,
от рока ненадежная ограда,

блуждающее в немощных мечтах
желание. И беспристрастье взгляда
здесь обнаружит призрак, тленье, прах.

ВЕЛИКОЛЕПЬЯ ПЫШНОГО ПОЛНА.

Великолепья пышного полна ,
о роза, ты — источник восхищенья!
Была природой при своем рожденье
ты в пурпур и кармин облачена.

Так радуйся, пока тебе дана,
увы, недолгая пора цветенья;
пусть завтра смерть придет, но наслажденья,
что ты вкусишь, не отберет она.

Она сорвет тебя рукой бесстрастной,
но мнить себя должна счастливой ты,
что умираешь юной и прекрасной.

Чем видеть, как прелестные черты
уродуются старостью ужасной, —
уж лучше смерть в расцвете красоты.

УЖЕЛЬ, СКАЖИ, НАД РАЗУМОМ ТВОИМ.

Ужель, скажи, над разумом твоим
победу злая ревность одержала?
И от ее отравленного жала
ты тягостным безумьем одержим?

Ужель конец любви столь нестерпим,
что ты возненавидел и начало?
Но вспомни — ведь любовь не обещала
тебе, что вечно будешь ты любим.

Все скоропреходяще. И в бесстрастье
жестоком все уносит жизни бег.
Остановить его — не в нашей власти.

Но, заблуждаясь горько, человек
не верит в то, что и любовь и счастье
даются лишь на время, не навек.

НИ РАЗЛЮБИТЬ НЕ В СИЛАХ, НИ ПРОСТИТЬ.

Ни разлюбить не в силах, ни простить,
не в силах ни уйти я, ни остаться;
есть множество причин, чтоб нам расстаться,
одна причина есть, чтоб вместе быть.

Ты боль мою не хочешь облегчить, —
и сердцу прикажу я разорваться:
наполовину ненависти сдаться,
наполовину продолжать любить.

Больной любви в тебе лишь исцеленье:
так не давай же воли злым укорам,
и так уж сердце рвется пополам.

Поверь, твои упреки, подозренья
любви послужат смертным приговором,
и ненависти сердце я отдам.

ЕГО ЛЮБЛЮ Я, НО НЕ ЛЮБИТ ОН.

Его люблю я, но не любит он,
безмерна скорбь моя, мне жизнь постыла;
а тот, кого презреньем я дарила,
увы, в меня без памяти влюблен.

Сносить любимого надменный тон,
быть может, сил бы у меня хватило,
но день и ночь в моих ушах уныло
звучит немилого докучный стон.

Его влюбленность я ценю так мало:
ведь я другого о любви молю,
но для него любимой я не стала.

Двух безответных чувств я муки длю:
я от любви немилого устала,
от нелюбви любимого скорблю

ТЫ ВИДИШЬ — В РАБСТВО Я ОБРАЩЕНА.

Ты видишь — в рабство я обращена
любовью, и свое существованье
влачить в цепях любви, без обещанья
свободы, я навек осуждена.

Ты видишь — скорбью и тоской полна
моя душа под пытками страданья,
но, корчась на костре, мнит наказанье
чрезмерно мягким для себя она.

Ты видишь — разум от любви теряю
и горько проклинаю свой недуг.
Ты видишь — кровью путь свой окропляю

среди руин обмана и разлук.
Ты видишь? Но тебя я уверяю,
что стоит большего источник мук

ЗАЧЕМ ТЕБЯ, МОЙ НЕДРУГ, ВСЁ СИЛЬНЕЙ.

Зачем тебя, мой недруг, все сильней
и ненавижу я и проклинаю:
я кровью скорпиона меч пятнаю,
кто топчет грязь, сам пачкается в ней.

Твоя любовь была, увы, страшней,
чем смертоносный яд — я умираю.
Столь низок и коварен ты, что знаю:
не стоишь ненависти ты моей.

Себя я ложью пред тобой унижу,
коль скрою, что когда восстановить
хочу былое в памяти, то вижу:

ты ненавистен мне, но, может быть,
то не тебя — себя я ненавижу
за то, что я могла тебя любить.

ВИДЕНЬЕ ГОРЬКОГО БЛАЖЕНСТВА, СТОЙ.

Виденье горького блаженства, стой!
Стой, призрак ускользающего рая,
из-за кого, от счастья умирая,
я в горести путь продолжаю свой.

Как сталь магнитом, нежностью скупой
ты сердце притянул мое, играя.
Зачем, любовь забавой полагая,
меня влюбленной сделал ты рабой!

Но ты, кто стал любви моей тираном,
не торжествуй! И пусть смеешься ты,
что тщетно я ловлю тугим арканом

твои неуловимые черты, —
из рук моих ты вырвался обманом,
но ты навек — в тюрьме моей мечты!

НАДЕЖДА! ПОЗОЛОЧЕННЫЙ ОБМАН.

Надежда! Позолоченный обман!
Отрада нашего существованья,
неясный сон в зеленом одеянье,
неистовых мечтаний ураган!

В живых вливая пагубный дурман,
ты пробуждаешь в немощи желанье,
несчастным ты даруешь обещанье,
а тем, кто счастлив, — счастья талисман.

Все ловят тень твою, алкая света,
и всем в зеленых видится очках
мир, разукрашенный воображеньем.

Моя ж душа лишь разумом согрета,
и я свои глаза держу в руках,
испытывая взгляд прикосновеньем.

СОНЕТ 2 (пер. В. Рогова)

Не наобум, не сразу Купидон
Меня неизлечимо поразил:
Он знал, что можно зря не тратить сил
И все равно я буду покорен.

Увидел я; увлекся, не влюблен;
Но бог коварный раздувал мой пыл,
И наконец уверенно сломил
Слабеющее сопротивленье он.

Когда же нет свободы и следа,
Как московит, рожденный под ярмом,
Я все твержу, что рабство — не беда,

И скудным, мне оставшимся умом
Себе внушаю, что всему я рад,
С восторгом приукрашивая ад.

СОНЕТ 6 (пер. А. Ревича)

В беседах с Музами влюбленные твердят
О зыбкости надежд, о страхах постоянных,
О том, что райский свет мучительней, чем ад
О бурях, о кострах, о гибели, о ранах.

Поют Юпитера в его обличьях странных:
То лебедь он, то бык, то ливень-златопад.
Порой рядится принц в пастушеский наряд,
Свирелью тешится в лесах и на полянах.

Иной в своих стихах на жалобы не скуп,
И вздохами слова с его слетают губ,
И слезы льет перо, и лист бледнеет белый.

Я тоже так бы мог, как эти господа,
Но вся душа моя распахнута, когда
Дрожащим голосом я молвлю имя Стеллы.

СОНЕТ 7 (пер. И. Озеровой)

Когда Природа очи создала
Прекрасной Стеллы в блеске вдохновенья,
Зачем она им черный цвет дала?
Быть может, свет подчеркивая тенью.

Чтоб свет очей не ослепил чела,
Единственное мудрое решенье
Природа в черной трезвости нашла,
Контрастами оттачивая зренье.

И чудо совершила простота,
И Красота отвергла суесловье,
И звездами сияла чернота,

Рожденная Искусством и Любовью,
Прикрыв от смерти траурной фатой
Всех тех, кто отдал кровь Любви святой.

СОНЕТ 16 (пер. И. Озеровой)

Так создан я, что за собой влекли
Меня красавицы, как самоцветы,
Бурлящий дух мой попадал в тенеты,
Которые Любовью нарекли.

Но языки огня меня не жгли,
Мне боли страсть не причиняла эта,
И я решил, что неженки наветы
На страсть из-за царапин навлекли.

Я с этим львенком лишь играл, пока
Мои глаза (на счастье, на беду ли?)
Узрели Стеллу. Сломана строка,

Ее глаза мой мир перевернули.
Теперь с Любовью мы накоротке
Она как яд в отравленном глотке.

СОНЕТ 40 (пер.Г.Русакова)

Уж лучше стих, чем безысходность стона.
Ты так сильна всевластьем Красоты,
Что все потуги Разума пусты:
Я выбрал путь, где Разум лишь препона.

Само благоразумье, ты, как с трона,
Едва ли снизойдешь до нищеты
Глупца, которому все в мире — ты.
Гляди: я пал, никчемна оборона.

А ты лишь хорошеешь от побед.
Но мудрый воин помнит про совет:
Лежачих бить — не оберешься срама.

Твоя взяла, и мне исхода нет.
Ах! Я служу тебе так много лет!
Не разрушай же собственного храма!

СОНЕТ 44 (пер. А. Ревича)

Моей душе дано в словах раскрыться,
Оплакать боль, которой нет конца,
Мой стон смягчает грубые сердца,
Но та, в ком сердце нежное таится,

Глуха к слезам, как лютая Тигрица,
Увы, не молвит доброго словца.
О, как могло, презрев закон Творца,
Бездушьем Благородство обратиться?

Я истины желанной не постиг,
И всякий раз, как вздох моей печали
Касался врат блаженства, в тот же миг,

Небесные, они преображали
Докучный плач и стон постылый мой
В напев прекрасный радости самой.

СОНЕТ 52 (пер. А. Парина)

Любовь и Добродетель — на ножах:
Кому досталась Стелла в обладанье?
Любовь оправдывает притязанья
Своей печатью в царственных чертах.

А Добродетель с пеной на устах
Твердит, что Стеллы лучшее даянье
Душа, чью святость чтит небес сиянье,
И что не тело повергает в прах.

Что ж, раз уж красота и сила взгляда
Принадлежат Любви, то притязать
На душу Стеллы и не очень надо

Покуда дело будут разбирать,
Пусть Добродетель в спорах силы тратит,
А нам с тобой, Любовь, и тела хватят.

Своей жестокостью меня вы поразили;
Когда бы ваш приход, что я так долго ждал,
Лишь на единый день иль на два запоздал,
Вы б осчастливили лишь мертвеца в могиле.

Нет, никогда души столь тяжко не казнили!
Я, унимая боль, ее лишь растравлял,
Я делал все, что мог, но тщетно применял
Те средства древние, что мудрецы открыли.

Но, ваш целуя дар, бесценный ваш привет,
И с ним – след ваших рук и ваших взоров след,
Я здравие свое уже вернул отчасти.

Клоринда, вы моей владеете судьбой:
И даровать мне жизнь всецело в вашей власти,
И даровать мне смерть небрежностью любой.