Как живут в детских домах. Дети в детских домах не плачут: все равно никто не придет
Дети в детских домах не плачут: все равно никто не придет
Я ничего не знаю про американских усыновителей. Зато знаю кое-что про шведских, а в контексте “продажи наших собственных детей за границу” это в принципе одно и то же. Так вот, мне посчастливилось в течение нескольких лет поработать переводчиком у шведов, приезжавших сюда усыновлять детей. И ни один вид деятельности ни до ни после не приносил мне такого удовлетворения и ощущения нужности и важности того, что я делаю. Прошло больше десяти лет, а я до сих пор помню почти все супружеские пары, с которыми довелось работать. И всех вспоминаю с теплом и благодарностью. 
Ванечка
Больше всего, естественно, запомнились первые – Кристина и Юхан, высокие, красивые люди, обоим около сорока. Они привезли в подарок дому малютки кучу памперсов, игрушек и конфеты для персонала. Я вела их по облупленным, пропахшим старьем коридорам Серпуховского детского дома, и от стыда вжимала голову в плечи. В детдом я попала впервые.
Нас проводили в большую комнату, уставленную детскими кроватками. В них лежали младенцы в посеревших ползунках. На полу, на горшке сидел малыш постарше и равнодушно взирал на нас снизу вверх. Напротив ребенка на детском стульчике примерно в такой же позе, как он, сидела нянечка и буравила малыша мрачным, полным решимости взглядом. Было ясно, что, не удовлетворив ее ожидания, с горшка ребенок не сойдет. Несмотря на большое количество детей, в комнате стояла мертвая тишина. Казалось, ни у нянечки, ни у детей просто не было сил издавать звуки. Позже мне рассказали, что дети в детдомах практически не плачут – зачем? все равно никто не придет.
Мы подошли к одной из многочисленных кроваток. “А вот и Ванечка!” В кроватке лежал крохотный малыш с не просто бледным, а совершенно голубым лицом ребенка, никогда не бывавшего на свежем воздухе. На вид ему было месяца четыре. Кристина взяла ребенка на руки. Головку Ванечка держал плохо, смотрел безучастно и вообще никакого интереса к происходившему не выражал. Если бы не открытые глаза, его вполне можно было принять за покойника. Медсестра зачитала медицинскую карту: “бронхит, пневмония, курс антибиотиков, еще один курс антибиотиков. У матери сифилис. ” Оказалось, что Ванечке ВОСЕМЬ месяцев! “Не жилец. ” – подумала я. Кристина склонилась над ребенком и изо всех сил старалась спрятать за его макушкой заплаканные глаза. Она была в шоке от всего увиденного, но боялась своими слезами обидеть нас, граждан великой державы.
По протоколу ребенка следовало отвезти в фотоателье и сфотографировать – в вертикальном положении с поднятой головой и взглядом, устремленным в камеру. Задача казалась невыполнимой. Помню, как я прыгала за спиной фотографа и щелкала пальцами, отчаянно пытаясь хоть на мгновение пробудить у малыша интерес к происходящему. Все было бесполезно – Ванечка на руках у Кристины все ниже клонил голову к плечу, а глаза его все так же безучастно смотрели в сторону. Счастье, что фотограф попался понимающий. Уж не помню, что он такое придумал, но в результате долгих мучений фото все же было сделано: голова на боку, но по крайней мере глаза смотрят в объектив. И на том спасибо.
На обратном пути, сидя в машине рядом с водителем, я время от времени поглядывала на своих шведов в зеркало. Они сидели молча, лица у обоих были торжественно-взволнованные. Юхан держал Кристину за руку. Раздался звонок, Кристина взяла телефон: «Да, мама. Прелестный малыш. Провели с ним целый день. Не волнуйся. Все хорошо. Завтра прилетим и все расскажем в подробностях». «Ваша мама вас поддерживает?» – осторожно поинтересовалась я у Кристины. – «И мама, и папа. И родители Юхана». – «У моей старшей сестры двое детей, они тоже ждут-не дождутся, когда мы привезем им кузена, – заулыбался Юхан и добавил: – Две бабушки, два дедушки, тетя, двое двоюродных братьев, – у Вани будет большая семья».
Мне было страшно жалко Кристину и Юхана, жалко их надежд, времени, сил, денег. “Ольга, ребенок безнадежный. Неужели они не понимают?” – рапортовала я в тот же день руководителю центра усыновления. Нет, они не понимали. Поставив галочки и подписи во всех необходимых документах, они через месяц приехали снова – теперь уже для того, чтобы забрать Ваню с собой. Ему было уже больше девяти месяцев, но на вид он был все такой же – бледный, вялый, маленький, неподвижный, молчащий. “Безумцы”, – снова подумала я. А по дороге в аэропорт Кристина позвонила Ольге: “Ваня поет! Послушай!” В трубке раздалось тихое мяуканье. Ванечка гулил, впервые в жизни.
Через год они прислали фотографии с Ваниного дня рождения. Узнать в карапузе, уверенно стоящем на пухлых ножках, прежнего доходягу было совершенно невозможно. За год он догнал своих сверстников и ничем (во всяком случае, внешне) от них не отличался.
Это не сусальная история со счастливым концом. Я не знаю, как сложилась и сложится Ванина дальнейшая судьба и к каким необратимым последствиям приведут первые 9 месяцев жизни, проведенные им в детском доме. И все-таки. своей жизнью он обязан не родине, а бездетной паре из Швеции, не побрезговавшей ребенком с отставанием в развитии, сыном проститутки-сифилитички. И эти шведы, “купившие нашего ребенка”, никогда не назовут его своей собственностью. Кстати, они собирались, когда Ваня подрастет, непременно привезти его в Россию – ребенок, по их мнению, должен знать, откуда он родом.
Танюха
Некоторые приезжали по второму разу – через год-два – усыновлять второго ребенка. И, как правило, привозили с собой первого. Это, конечно, было довольно хлопотно, но во-первых, у шведов не принято скидывать детей на бабушек, во-вторых, все важные события в жизни семьи они предпочитают переживать вместе с детьми. Ну, а в-третьих, мне кажется, им просто хотелось поделиться с нами достижениями своих детей. Ведь мы-то знали, какими они были ДО усыновления, нам было с чем сравнивать.
Анна и Ёран привезли с собой трехлетнего Виктора, усыновленного полтора года назад. «Виктор, зачем мы приехали в Россию?» – спросила Анна, представляя его мне. – «Чтобы познакомиться с моей сестренкой!» Шведская речь в устах этого малыша с нижегородско-вологодской внешностью звучала как-то противоестественно. Я так и не смогла привыкнуть к тому, что он совсем не помнит своего родного языка, даже попыталась как-то заговорить с ним по-русски. Он взглянул на меня с изумлением.
Путь наш лежал в Вологду, именно там обитала «сестренка» Таня. Прибыв в пункт назначения ранним утром, мы первым делом отправились в гостиницу. После ночи в поезде все чувствовали себя разбитыми, особенно Виктор. Хотелось передохнуть, прежде чем отправляться в дом малютки. Тем более что впереди ждал еще один ночной переезд – обратно в Москву. В нашем распоряжении было часов восемь. Да больше и не надо. Познакомиться с девочкой, перекусить, уложить Виктора днем поспать – и все, можно в обратный путь.
В гостинице нас поджидал первый сюрприз. «А вы своих иностранцев зарегистрировали в милиции?» – огорошила меня вопросом барышня на ресепшене. «Послушайте, мы здесь меньше чем на сутки, вечером уезжаем. Номер нужен только для того, чтобы ребенок мог отдохнуть», – попыталась возразить я. «Ничего не знаю. У нас иностранных гостей полагается регистрировать. Иначе не заселю, не имею права».
Оставив чемоданы в вестибюле, мы ринулись в милицию. Беготня по улицам чужого города в поисках такси, затем – по коридорам отделения милиции, затем в поисках кафе, чтобы накормить оголодавшего ребенка, затем снова перепалка с барышней на ресепшене, которой что-то не понравилось в иностранных паспортах. После трех часов нервотрепки мы, наконец, побросали чемоданы в номер и совершенно измотанные отправились на встречу с «сестренкой».
В доме малютки нас встретили не более любезно, чем в гостинице. «Скажите вашим шведам, что русские усыновители у нас рассматриваются вне очереди. Если в ближайшее время появится русская пара, она и получит девочку», – мрачно буркнула мне важная дама в белом халате. «Почему же вы только сейчас об этом говорите? – вознегодовала я. – Предупредили бы раньше, мы бы к вам не поехали. У вас полон дом сирот, зачем устраивать нездоровый ажиотаж вокруг одной девочки? Предложите другой паре другого ребенка.» – «Ладно, пусть идут знакомиться, раз уж приехали», – снизошла дама в халате. Мне показалось, что я ее убедила и теперь все будет хорошо.
Вологодский дом малютки был полной противоположностью серпуховскому. Уютное чистенькое здание, светлые комнаты со свежим ремонтом. Дети ухоженные, крепкие. День был летний, солнечный. Мимо нас на прогулку прошествовала вереница карапузов с ведерками и лопатками. Многие были босиком! «Закаляем, – сказала медсестра. – Чтоб зимой меньше болели».
Полуторогодовалая Танюша оказалась черноглазой красавицей, кровь с молоком. Когда мы вошли в комнату, она сидела за столиком и кормила куклу с ложечки. Я и моргнуть не успела, как Ёран уже стоял перед Таней на четвереньках, а она с королевским видом тыкала ему в рот кукольную ложку и смеялась. «Эмоциональный контакт установлен», – вспомнилась мне формулировка из протокола, заполнявшегося каждый раз после знакомства усыновителей с ребенком. «Он давно мечтал о дочке», – шепнула Анна. Сама она, стоя с Виктором на руках, слушала медсестру, зачитывавшую нам историю развития. Танюха была практически здорова. В ее карте не значилось ни одного курса антибиотиков, ни одного бронхита и вообще ничего серьезного – случай для дома малютки просто исключительный.
Ёрану танюхина медицинская карта была совершенно неинтересна. Поев вместе с куклой, он усадил девочку на колени, и они вместе начали рисовать. Потом – играть в прятки. Не знаю, сколько это могло бы продолжаться, но Виктор, измученный мытарствами дня, поднял такой рев, что нам пришлось срочно покинуть помещение. «Пожалуйста, не предлагайте Танюшу другим усыновителям», – нижайше попросила я на прощание даму в белом халате.
В машине Виктор немножко успокоился и снова вспомнил о цели своего приезда.
– «Папа, а где же сестренка?»
– «Сестренка осталась в детском доме». У Ёрана горели глаза, он помолодел лет на десять.
– «А почему она не поехала с нами?»
– «Потерпи. В следующий раз мы заберем ее с собой».
– «Скоро?»
– «Да, малыш, скоро. Теперь уже совсем скоро».
На следующий день они улетели домой, а через месяц я узнала, что органы опеки отказали Анне и Ёрану в усыновлении Тани. Нашлась русская пара, пожелавшая принять ее в свою семью. Удивительное совпадение: полтора года не находилась, а тут вдруг – раз, и нашлась. Уж не знаю, чем это объяснить. То ли случайностью, то ли патриотичностью вологодских чиновников, то ли жаждой показать иностранцам кукиш в кармане. Последнее, во всяком случае, им удалось на славу.
Как живут в детских домах. Дети в детских домах не плачут: все равно никто не придет
- Публикатор: Оля Матвеева (oly)
Детство несовместимо со страданием. Работая с детьми из детских домов, я постоянно думаю об этом.
За каждой из этих фотографий маленькая рассказанная мне история.
Саша всегда приходит к нам в Центр немного раньше других ребят, а когда все собираются уходить, как бы случайно задерживается и уходит один. Воспитатели, которые приводят к нам детей, уже привыкли к этому. Саша не из «бегающих», в детский дом всегда возвращается, поэтому ему доверяют. Дети в шутку называют его аутистом, однако, не обижают, уважая его отстранённость.
Однажды Саша всё занятие просидел под столом. Общался с нами также исключительно из своего укрытия. Выманить его оттуда удалось только к обеду.
Саша рисует анимэ, учит японский, смотрит японские мультики и мечтает уехать в Японию, потому что она далеко отсюда.
«Любимая моя, мамуля, скучаю и люблю, ночью не сплю… Я всё вспоминаю, как мы смеялись, секретничали, и как, порой, я была груба к тебе. За эти три недели я поняла, что ты всё, что у меня есть.
Прости, прости, прости меня! Я люблю тебя».
Такой пост я увидела у Кати «ВКонтакте».
Катя — новенькая в приюте. С виду обычный подросток. Но в её взгляде есть что-то неестественное, что делает её значительно старше своих лет.
Однажды я спросила, почему она оказалась в приюте.
«Мне 13 лет. У меня три сестры. Самой маленькой из них 4 года. Семья моя была обеспеченная, мы ни в чем не нуждались. Но наступил момент, когда мы стали жить очень плохо. Папу уволили с работы. Он пил и сильно бил маму. Когда денег совсем не осталась, мама пошла к подруге, чтобы занять, и не вернулась. Мы ждали её день, два. Я писала, звонила ей. Она не отвечала. Я очень испугалась за неё. А у меня, когда я нервничаю, какая-то штука происходит, я начинаю задыхаться. Так я чуть не задохнулась, папа не знал что делать.
Спустя неделю я узнала от дяди, что мама не вернется. Она уехала на заработки. Жизнь начинала немного налаживаться. Папа устроился на другую работу. Нам стало хватать на еду. У меня был сложный график. Я приходила со школы и делала с девочками уроки, готовила, убиралась, стирала. Я заменяла им маму и папу.
А потом нас забрали в приют… Маму я простила, потому что это мама. Отца я никогда не прощу».
Почему сироты не плачут. Колонка Александра Гезалова
Читайте также
Александр Гезалов: «Пришло время по-настоящему помогать семьям»
Александр Гезалов представил пособие для сирот и педагогов
Сирот ограничат в правах
«Я хочу повиниться перед сыном». Мать «отказника» ищет своего ребенка
Александр Гезалов: «Даже бедная семья лучше сытого детдома»
Недавно телеканал «Культура» показал знаковый фильм «Рожденные в СССР» — о всех нас, в нем рожденных. Создатели документальной картины проследили за судьбой нескольких человек, которых снимали в разном возрасте — от семи до двадцати восьми лет. Один из героев картины — мальчик-сирота, выросший в детском доме, а позже усыновленный.
В семь лет, когда ребенок говорил в камеру о своей маме, голос которой ему приснился, и позже в аналогичной ситуации он плакал, но слезы не катились из его глаз. На днях я был в гостях у замечательного журналиста, редактора интернет-газеты «Лицей» Натальи Мешковой. Мы обсуждали этот фильм и это странное поведение сироты. Я пообещал ей написать статью на эту тему — почему сироты не плачут.
Сироты не плачут. Это позволительно только детям из домов ребенка и младших групп детдомов
Да, это так. Сироты вообще практически не плачут. Разве что это искусственные слезы. Поводом для них может стать, например, «нереализованное иждивение» — подарки которые не дали. Вот в таком случае может включиться «сиротская машинка». Однако часто и она не нужна: у ребенка из детдома достаточно способов разжалобить кого надо, чаще всего не слезами — позой, убегая, искривляя лицо. Слезы в детдоме признак поражения.
А вот плакать вообще, искренне, как это делают дети, сироты часто уже не могут и не умеют, это позволено только детям из домов ребенка и младших групп детдома. Малыши еще не знают, что слезам детдом не верит, никто не верит.
Во многом умение плакать зависит от того, насколько рано или поздно попал ребенок в эту систему. Если он попал в нее с рождения, то этот один из важнейших для ребенка сигналов, что ему плохо или некомфортно, быстро стирается из опций. Связано это с тем, что лежа в отказной кровати, уже через некоторое время он перестает кричать, взывая к тем, кто должен ему помочь почувствовать заботу. Мама, которая обязана делать это по умолчанию, живет в другом мире, а местные нянечки знают, что если отказника брать в руки, он будет орать и звать к себе еще. Поэтому уже через некоторое время в детских палатах отказные дети молчат, а родительские орут — знают, что к ним подойдут и пожалеют их.
Сироты имеют уже сформировавшуюся внутреннюю саморегуляцию, и способны подавить в себе эмоции, даже если на глаза накатились слезы. И когда говорят о том, что дети-сироты не эмоциональны, не понимают, они ими не могут быть, так как имеют совсем иные степени защиты от жестокости или равнодушия.
Они просто молча взирают на происходящее. Они понимают, что для того чтобы произошло что-то по-настоящему хорошее, их запрос должны понимать. А запрос этот — не жалость к ним, им это по барабану. Сиротам нужна личность, исповедь, разговор, участие.
Чтобы понять, почему сироты не плачут, нужно знать, через какие разочарования людьми, государством и обществом проходят эти дети. Они проходят через предательство, неискренность, обман. Они прекрасно понимают, в какой они жизненной ситуации, и потому у них уже есть ответ на многие вопросы, и часто этот ответ один – я вам не верю.
Для того, чтобы эта вера обрелась, те, кто приходит в гости сиротам, или дает надежду на будущий день, должны быть и чище, и светлее. Чтобы их рука, сердце, душа помогли ребенку из детского дома очистится от того казенного детства. И попасть в нормальный мир, ребенок сможет, не стесняясь, плакать и от радости, и от огорчения. А не держать слезы на краях своих уже взрослых и многое повидавших глаз.
Сироты не плачут. Но не потому, что сухари. Они тоже дети, тоже люди, только их чувства сдерживает построенная у них внутри плотина нашего равнодушия и неверия в них.
Источники:
http://www.nsad.ru/articles/deti-v-detskih-domah-ne-plachut-vse-ravno-nikto-ne-pridet
http://les.media/articles/260250-detdomovtsy-ne-plachut
http://changeonelife.ru/2012/09/10/pochemu-sirotyi-ne-plachut-kolonka-aleksandra-gezalova/
